— А в Иерусалиме были? Виделись с ребе?

— Ага, — кивнул В. С., — виделись и провели вместе целый день. Он повозил нас по городу.

— Он показал гробницу царя Давида?

— А как насчет окон Шагала? Это первое, что я увидел, когда там был.

— Вы посетили хадасский госпиталь, правда?

— Надеюсь, видели «Меа Шеарим»?

— Когда мы там были, больше всего нас поразил «Яд Вашем». Вы туда ездили?

Маркевич, широко улыбаясь, вертелся от одного собеседника к другому и наконец поднял обе руки, словно сдаваясь.

— По правде сказать, ребята, у нас не было случая все это видеть. Как я сказал, водил нас ребе, он предложил пойти к Стене, что мы и сделали. Потом показал Старый Город, без чего можно было обойтись. То есть, на мой взгляд, это просто куча вонючих закоулков. А потом мы пошли в университет, это заняло целый день. Скажу вам, — он перешел на громкий шепот, — у меня сложилось впечатление, что ребе не знал и половины мест, о которых вы спросили.

— Да ну? Я думал, что он узнает все углы и закоулки.

Маркевич пожал плечами.

— Мы тоже так думали, потому ему и позвонили. Считали, он нам все покажет.

— Может, у него просто не было времени, он, наверное, сидит все дни в библиотеке…

— Шутите? — возмутился Маркевич. — Когда мы туда пришли, он заявил, что побывал там всего пару раз.

— Так что он там делает?

— Как мы поняли, просто отдыхает, гуляет, сидит в кафе — вот что.

— Я знаю, что он не такой уж энергичный человек, но чтобы в Иерусалиме… Скажи, а насчет возвращения он не заикался?

Маркевич медленно покачал головой.

— Ни слова. И это странно. То есть я ждал, что он при расставании скажет что-то типа: «До встречи в Барнардз Кроссинг», но — ни слова.

— К чему ты клонишь, В. С.?

— Об этом я говорил на прошлом собрании — чтобы иметь двух раввинов. Ну вот, я ему про это намекнул.

— Не может быть, В. С.!

— Может. Вы знаете мой девиз: не спросишь — не узнаешь. А почему бы нет? Может, я и не член правления, но я член общины и плачу взносы.

— Хорошо, ты его спросил — и что?

— Ничего! — торжествующе ответил Маркевич. — Он не обрадовался и не огорчился, просто вежливо выслушал.

— Может, он притворялся.

Маркевич пихнул собеседника локтем и подмигнул.

— Может быть, а может, он просто этим не заинтересовался. Сказать по правде, мы слегка разочаровались в нашем ребе. То есть если он наш раввин, то пусть и ведет себя, как наш раввин. Если вы едете в Вашингтон и сообщаете своему конгрессмену, что вы там, то конгрессмен интересуется вашими проблемами, старается вам помочь или по крайней мере делает вид. Ну или на худой конец пришлет вам помощника-провожатого. Так? Вот мы и думали, что ребе будет действовать так же. Взять наш поход к Стене. Если вы идете туда со своим раввином, то ожидаете от него, что он за вас помолится. Там самое святое место, и если там можно помолиться, то почему бы этого не сделать. Так? Мы его попросили, а он отказался, пришлось молиться нам самим с Кацем, но ведь это не одно и то же. Пришлось вставлять английские слова…

С центрального стола донесся стук молоточка, и председатель призвал:

— Пожалуйста, займите свои места. Пожалуйста, все займите места.

Все поспешно стали рассаживаться, кроме собеседников — те просто понизили голос.

— Но это странно. Что это значит, как по-вашему, В. С.?

Маркевич понизил голос до шепота, который был слышен на шесть — восемь столов по соседству.

— Вот мое мнение. Маркевич трепаться не любит, но Маркевич готов поспорить десять против пятидесяти, что наш ребе, уезжая в Израиль, уехал навсегда.

В то время как полиция в лице Хаима Иш-Кошера и «Шин Бет» в лице Авнера Адуми старательно «сотрудничали», тот факт, что встречались они в маленьком пыльном офисе Адуми на верхнем этаже штаб-квартиры полиции (который иногда сдавался для нужд разведки), а не в более просторном и удобном офисе Иш-Кошера на первом этаже того же здания, наводил на мысль, что сотрудничество носит односторонний характер.

Стиль работы двух этих людей сильно отличался друг от друга. Иш-Кошер носил голубую форму с белой рубашкой и черным галстуком, тужурка его всегда была наглажена и застегнута, что придавало вид деловой и строгий; он часто широко улыбался, демонстрируя ослепительно белые зубы. Авнер Адуми был крупным мужчиной с круглой головой и коротко стриженными волосами, которые почти поседели, за исключением нескольких светло-рыжих прядей. Ходил он без галстука и с закатанными рукавами. Воротник рубашки был распахнут, и это, как и ермолка Иш-Кошера, служило символом политики Израиля. Довольно грубый и не терпевший возражений, он редко улыбался, как правило, не по своей воле.

— Как поживает миссис Адуми? — вежливо поинтересовался Иш-Кошер.

— Она в хадасской больнице на обследовании.

— О, сочувствую.

— Все в порядке, просто анализы.

— Шок от взрыва?

— Доктор говорит, что нет. Ее, возможно, скоро выпишут, а затем она сможет обследоваться снова. — Его глаза скользнули по ермолке Иш-Кошера. — Как я понял, твои ребята организовали дело так, что я не смогу навестить ее в субботу?

В ответ — широкая дружелюбная улыбка.

— Мои ребята? А, ты имеешь в виду верующих. Нет, дело не в том, что ты не сможешь навестить ее, а в том, что тебе придется ехать в госпиталь на автобусе или машине, а это нарушение Субботы.