Шрифт:
– И тебе не стыдно?
Та не поняла:
– Что не стыдно?
Ольга принялась осматривать яблоки, которые только что взвесила для старушки, – не положила ли червивого.
– Не стыдно на чурок работать?
Ольга нервно оглянулась – не слышал ли этого Шавкат, но тот отправился в машину за ящиком огурцов. Не слышал. Хорошо. Всегда неловко, когда при тебе других обзывают: какое-то чувство вины за то, что ты эти черные слова выслушиваешь.
– Сами вы – чурка! – в сердцах выпалила Ольга и свалила яблоки обратно в лоток, а целлофановый пакет из-под них на пол бросила и ногой прихлопнула.
Недовольная старуха побрела через весь рынок, без остановки ругая и Ольгу, и Шавката с Гулей, и их яблоки, разнося по рядам весть, что эта безумная не только к узбекам работать устроилась, так еще и защищает их, нахалка какая. И как таких только свет носит?!
Впрочем, такие истории только на руку владельцам. Горожанам было любопытно посмотреть на безумную женщину, что «кланяется в ноги узбекам», поэтому все тащились к Шавкатову прилавку. А так как тот находился в самом конце рынка и овощного ряда, сделать вид, что мимо шел, а самому скосить любопытные глаза на Ольгу, не получалось. Приходилось подходить, интересоваться овощами да фруктами и, чтобы уж точно не попасться на своем любопытстве, что-нибудь купить – хоть яблочко, хоть пучок петрушки.
Толпы зевак ежедневно.
Потом распространялся новый слух. Какая-нибудь мелочь, вроде того, что Ольга начала носить платок, повязывая его на узбекский манер. Обязательно поспорить при этом, существует ли вообще узбекский манер и чем он отличается от русского.
И любопытные проходили через прилавок Шавката по новому кругу.
Продажи росли, денег в кошельке Шавката прибавлялось, чему Гуля, чье семейство к тому моменту увеличилось на еще один рот, была несказанно рада.
Ольга потеряла счет времени. Сколько она уже живет в Н-ске? Сколько работает на рынке? Какое сегодня число? Какой день?
Точно не четверг. В четверг у Ольги выходной. По четвергам рынок не работает. На этой неделе Ольга с Мансуром в четверг идут в парк аттракционов. Гуля ворчит, говорит, что от парка там только одна аллея несчастных тополей, а от аттракционов – название и гора металлолома. Ворчит, но не противится: это Ольгин выходной, пусть проводит его как хочет. И минус ребенок в доме – хорошо.
Мансур же ждет четверга с нетерпением, хочет прокатиться на чертовом колесе. Он не будет бояться нисколечко, только тетя Оля пусть разрешит держать ее за руку на самом верху. А если будут работать машинки, то он будет ездить на них целых десять, нет, двадцать минут. А можно час?
Можно. Мансурчику все можно.
Кроме выходного четверга, который Ольга всегда проводит с Мансуром, остальные дни похожи один на другой: ранний подъем, чашка крепкого чая, работа на рынке, возвращение домой, ужин, игры с младшим, сказка на ночь, сон.
А это не день сурка, Оль? Ты такой жизни хотела, когда оставляла мужа и сына?
О них Ольга старалась не думать – слишком больно, слишком щемит где-то в груди. Едва только зацепишься мыслью за Андрея или за Степку, как начнет крутиться: а как они там, а что ели на ужин, а не болеет ли сын – сейчас сезон простуд, а читает ли муж Степе сказку перед сном, а какую сказку, а зовет ли Степа маму, а что Андрей ему на это отвечает, а что было бы, если…
И так много этих «если», что голова становится тяжелой – не удержать.
Четверг наступил, как всегда, неожиданно. Вдруг возник посреди одинаковых дней. Позволил Ольге поспать подольше, понежиться в кровати.
– Теть Оль! Теть Оль! Открой глазки, теть Оль!
Мансур легонько тряс Ольгу за плечо и тыкал в глаза маленьким пальцем. Ай, неприятно!
– Ты меня так без глаз оставишь, – ворчала Ольга, отворачиваясь от Мансура к стене.
Мальчик же не отставал, переползал через женщину и вновь принимался ее трясти:
– Вставай! Нам уже в парк пора! Вставай! Вста-вай! Вста! Вай! Вста-вай!
– Да успеем, – зевала Ольга.
– Все машинки займут, – настаивал Мансур.
В итоге Ольга сдалась. Встала, заправила постель, умылась, наскоро собралась – наряжаться и краситься давно уже перестала – позавтракала, заглянула в комнату Гульноры и Шавката:
– Мы ушли.
Отец большого узбекского семейства с утра пораньше убежал по делам. Гуля же кормила младенца грудью. Ольга часто наблюдала эту картину, и всякий раз у нее словно чуть-чуть набухали груди. Совсем недавно она вот так же кормила своего Степашку, прижимала к себе, смотрела ему в глаза, и во всем мире существовали только они – мать и сын. А теперь вот нет матери у сына, нет сына у матери.