– Вы мне ещё пуговицу от пальто предложите, – не сдавалась кассирша.– Есть же такие,– обернулась она, ища поддержки, к соседней кассирше. Та тоже время от времени выкрикивала какие-то реплики насчёт разменной монеты, но конфликт не затягивала.

– Берите тогда талон на автобус – самая конвертируемая валюта сейчас,– попробовал последний шанс покупатель.– Этого добра у меня навалом. Вот такие же надавали,– подковырнул он ненавистную кассиршу,– на сто лет вперед хватит. То-то и обидно, что в автобусах почти не езжу…– продолжал шарить он в карманах,– всё больше на своём самосвале… О, нашёл! – протянул он талон. – Давайте мой хлеб.

– Фу, какой мятый,– не беря, фыркнула кассирша.

– Где ж ему не мятым быть, небось по рукам сколько ходит…

– Найдите получше,– перевалив через пик скверного с утра настроения, смягчилась кассирша. Этот задрипанный никто у меня не возьмёт.

– Это можно,– обрадовался покупатель.– Вот вам и получше, и посвежее.

– Получайте свой хлеб, протянула кассирша конфискованный батон, одновременно бросив на тарелочку рубль сдачи.

– Слава тебе, господи, разошлись,– облегчённо вздохнул покупатель, и спешно сунув, словно краденный, отвоёванный батон в сумку, сухой тяжёлой походкой направился к выходу.

КРОССВОРД

Не успела ещё Марья Васильевна убрать после ужина со стола, как супруг её, Пётр Егорыч, принялся за любимейшее своё занятие – отгадывание кроссворда. Он выложил перед собой вчетверо сложенную газету и в предвкушении удовольствия аккуратно разгладил её рукой:

– Так-с, что тут нам приподнесли на этот раз? Небось, такое напридумывали…

– Чем дурью маяться,– ворчала Марья Васильевна,– взял бы хоть дров наколол, ни полешка не осталось.

– Успеется,– выставил на нее ладонь Петр Егорыч.– Мозги тоже тренировки требуют.

Марья Васильевна безнадёжно вздохнула и ушла на кухню.

– И то верно, папаня, обязательно требуют. А то и вовсе усохнут,– поддержала отца Аксютка, уютно расположившаяся на печке с книжкой в руке.– Как натренируешь, обязательно в Академию наук сообщи; может, из трактористов в ученые переведут,– аппетитно хрумкнула она яблоком.

Пётр Егорыч не стал отвлекаться на глупые слова дочери, а весь сосредоточился на кроссворде. Заполнив почти все клеточки игры эрудитов, он вдруг неожиданно споткнулся. Сколько Пётр Егорыч ни закатывал глаза кверху, сколько ни сводил их у переносицы – ничего не получалось; не мог он отыскать в умственных своих запасах нужного слова.

– Марья! – наконец позвал он громыхавшую на кухне посудой жену.– Поди сюда.

Вытирая руки полотенцем, Марья Васильевна появилась в дверях комнаты:

– Ну, чего кричишь?

– Да слово не могу отгадать.

– Слово он не может отгадать, оказия какая,– скорчила она издевательскую физиономию.– Ну, говори, какое. Скорей только.

– Вот смотри, как тут заверчено: во Франции, значить, все женщины – мадамы, в Германии – фрау, в Польше – пани. А у нас-то как они называются?

– Как это «как у нас?» – удивилась Марья Васильевна.– А то не знаешь: по именам у нас баб кличут.

– Эх ты, «по именам». Это в деревне нашей по именам, потому как знают все друг дружку наперечёт. А как, положим, в городе быть, где народу уйма? Нешто запомнишь всех по именам? Как ты, к примеру, будешь обращаться к незнакомой женщине? Не скажешь же ей «фрау»?

– Ах ты, чёрт окаянный! – подозрительно глянула на мужа Марья Васильевна.– Ты уже и к незнакомым примериваешься?! Как обращаться к ним не знаешь?! Мало мне было Дашки твоей Розеткиной! – голос её задрожал.– Ух, ты, ирод!! – замахнулась она полотенцем.– Теперь из города мечтаешь притащить?!

– Да не мечтаю я,– увернулся от удара Пётр Егорыч.– Чего ты взбеленилась? Говорю же – кроссворд такой.

Но Марья Васильевна уже сидела рядом за столом и выливала в полотенце слезы всплывших воспоминаний. Аксютка, привыкшая к подобным сценам, казалось, не реагировала, только чаще заработали по яблоку её зубы.

– Ну и глупая же ты баба,– разволновался и Пётр Егорыч.– Ей про кроссворд, а она… Ну, ладно-ладно…– попытался погладить он мягкое плечо жены.– Ну, чего ты…

Наконец, всхлипнув в последний раз, Марья Васильевна встряхнула полотенце, словно вытряхивая из него глупые свои сомнения, и, прихватив со стола забытую чашку, ушла на кухню.

– Что же делать? – проводив её взглядом, думал Пётр Егорыч. – Обидно, однако, почти всё отгадал…

Он стал усиленно вспоминать, как выходил из положения, когда гостил в городе у сына Федора. Ведь приходилось же ему обращаться к женщинам. Как там-то он их называл?..

Вспомнилось, как окликнул он однажды идущую впереди него, в три погибели согнувшуюся под тяжестью сумки, тётку:

– Гражданочка, постойте, пожалуйста!

Как вкопанная застыла она на месте. Сумка вырвалась из руки и тяжёлой гирей хлопнулась на асфальт.