– Это они?.. – Даниэль завороженно уставился на сокровища.

– Заветные мечты, – кивнула Сольвейг. – Вы можете прикоснуться к ним, если желаете.

Даниэль уселся на край кровати, осторожно протянул руку и взял маленький медный компас. В тот миг, когда Даниэль откинул крышку, его облепили алые светлячки, похожие на крохотные лепестки роз. Сольвейг наблюдала за выражением его лица: глаза расширились, во взгляде мелькнуло удивление, рот принял форму восторженной буквы «О». Но вскоре между бровями залегла угрюмая складка, словно тень прошлого проникла в открытое окно вместе с порывом ледяного ветра и заслонила собой всяческий свет. Розовые искорки задрожали и осыпались. Даниэль захлопнул крышку компаса и отложил его, запоздало ухватив пустоту.

– Это просто невероятно…

Что-то изменилось, Сольвейг видела, слышала и чувствовала это, но не знала, нужно ли спрашивать. Даниэль не стал разглядывать другие мечты. Сославшись на избыток впечатлений, он удалился в свою комнату. Настал его черед спасаться бегством. Сольвейг достала из-под подушки колоду. Карты, петляя, сами сложились в узор: две девятки – червы и пики – предательство и обман.

Даниэль уселся на постель в своем временном пристанище, накрыв голову. Письмо – неизменный спутник последних лет – больше не тяготило карман, но по-прежнему – душу. Оно отпечаталось в памяти каждой строчкой, каждым проклятым словом, будто его выжгли каленым железом. Эта мечта, чья-то греза о большой и искренней любви – ей не дано было сбыться, даже в обмен на вечность. Даниэль знал это, как никто другой. Что, если он ошибся, позвав Сольвейг с собой? Что, если ему суждено ошибаться раз за разом?

Солнце – желтый скарабей – лениво ползло по небу, забираясь все выше и выше. Спасение от него не приносили даже зыбкие тени домов и деревьев. В городе пахло забродившими персиками, и, если высунуть кончик языка, можно было ощутить железный привкус грядущей грозы.

Даниэль уверенно шагал впереди, так, словно знал Варну лучше Сольвейг. Сегодня он был немногословен. Улочки петляли, преисполненные утренней тишиной. Перед глазами мельтешила мошкара и сгущалось марево. Сольвейг думала: увидит ли она этот город когда-нибудь еще? Наконец Даниэль остановился. Она огляделась: переулок и правда выглядел незнакомым.

Куцая дорожка, будто дождевой червяк, извивалась под сенью раскидистых платанов, упираясь в тупик. Вернее, в маленький розовый домик, так похожий на игрушечный. Деревья – часовые на посту – охраняли его с двух сторон.

– Что это за место?

– Увидите, – Даниэль загадочно улыбнулся.

На розовом домике не было указания улицы или номера. Из трубы поднимался приветливый дымок, но закрытые окна не выражали гостеприимства. Дверь украшала резная табличка: «Возьму то, что вам не нужно, отдам то, что необходимо». Даниэль решительно постучал. Из глубины дома тут же донеслось глухое, чуть дребезжащее: «Войдите».

Сольвейг осторожно переступила порог вслед за Даниэлем и застыла с разинутым ртом. Внутри розовый домик был столь же странным, сколь и снаружи. Единственный свет исходил от старой масляной лампы, подвешенной под потолком. Свет мерцал и подрагивал – вокруг крутились мотыльки. «Шурх-шурх-шурх» – бились они о стеклянный конус. Где-то тикали часы и плевался помехами радиоприемник.

Посреди комнаты, точно генерал, стоял крепкий дубовый стол, а вокруг, там, где свет истончался, выступали из темноты горы хлама. Чемоданы, сложенные стопкой друг на друга, колонны книг, пучки высушенных цветов. Стену подпирала одинокая скрипка без струн и смычка. Рядом лежал сдувшийся кожаный мяч.

Внезапно из-за книжной горки показался силуэт. Это был приземистый человек, чей возраст определить наверняка не представлялось возможным. Его виски уже тронула седина, но глаза смотрели живо и с вызовом. Человек принялся хлопотать.

– Ох, что же я, что же я, нужно скорее впустить солнце! – он выскочил за дверь и распахнул ставни.

Солнечные лучи распугали мотыльков. Залитая светом комната разом преобразилась. Груды хлама уже не казались такими неаккуратными – во всем обнаружился удивительный порядок. Бока скрипки блестели от полироли, мяч был тщательно очищен от грязи, чемоданы щеголяли новенькими кожаными заплатками, а книги – переплетами.

Человек вернулся и раскинул руки, заключив розовый домик в объятия:

– Добро пожаловать в мою обитель, славные-славные путники! – он подмигнул Даниэлю и сделал забавный реверанс в сторону Сольвейг. – Я слышал, вы отправляетесь в путешествие, фру?

– Как вы узнали?

– О, очень просто, – человек подскочил к ней и втянул носом воздух. – Все норвежцы пахнут льдом и клюквой. Льдом и клюквой, да.

– Нет же, – опешила Сольвейг. – О путешествии.

– А об этом мне нашептали мои пташки, – он кивком указал на лампу, видимо имея в виду мотыльков, и, не обнаружив их там, добавил: – Вот незадача. Разлетелись.

Даниэль обошел Сольвейг со спины и попытался незаметно понюхать ее волосы, но когда она обернулась, сделал вид, что разглядывает кружевные занавески на окнах. Сольвейг едва сдержала смех.

– Люди приходят ко мне, чтобы отдать ненужное, – тем временем продолжил человек, – а значит, где-то их ждет новая жизнь. Это, знаете ли, всегда путешествие, даже если дорога пролегает в застенках разума.

Все это – розовый домик, его чудной хозяин, мотыльки – казалось забавной игрой, правил которой Сольвейг никак не могла понять.