Рубежи. Пять возрастов моей поэзии
вернуться

Глушаков Евгений Борисович
Шрифт:

«И хотя говорю по привычке…»

И хотяговорю по привычке:«Не надо огня», —сам люблю подавать спички.Я магазин,где сразупродают керосини керогазы.Так что же,случится когда-нибудь:я забуду осторожность,и вы взорвёте мне грудь,и вы взорвёте, взорвёте.Но я магазин,и в случае взрывапо телефону ноль одинпридётпожарная машина.Однако, если все втиранияи все лечения будут напрасны,случайный прохожий,взорвавший меня,я отрицаювашу виновность,я сам виноват:я магазин,где сразупродают керосини керогазы.

Ситцевая богиня

Зал огромный, и в центре, немеяПод тысячью взглядов,Богиня любви ВенераСтыдливо стояла.На неё смотрели,Она смущалась,Ей одеться хотелось,Её освещали.Ей было страшно и холодно,И чуточку странно,Что столько людей беспокойноШныряют по ней глазами.Венера пугалась, бледнелаВ охватившем её бессилие,Тихо сама каменелаИ покрывалась инеем.Она не заснула в сказке,А просто из мира исчезла,Миром высоких пластикСтала богиня-женщина.Но люди её прославлялиВо всех городах и столетьях,Но люди ей поклонялись,Как самой прекрасной на свете.Я был недавно в музее,Древнем, совсем обветшалом,Там тоже имелась ВенераВ витрине, на пьедестале.Вокруг собирались людиИ долго, долго смотрели,Стекались людские будниВ музейные воскресенья.Глаза у всех были сонные,Как будто после попойки,И вдруг я увидел чёрныеОчень живые глазёнки.Юношу светлолицего,Смотрящего жадноНа богиню, свою, ситцевую,Девчонку, стоящую рядом,Что на Венеру смотрела внимательно,А на парнишку ревниво,Но как ни была взыскательна,Себя находила красивей.И парень был с ней согласен,И, ни минуты не медля,Сменили богиню на счастье,Бредущее по аллеям.

«Шёл я полем жжёным…»

Шёл я полем жжёным,По лесам, лощинкам.В маленькую школуПроплясал тропинкой.Из-за ветра-шума,Из-за цвета-света,Как шалунья Света,Выходило лето.Проплясал бел-белВ праздничной рубахе,Попадая в пленК баяну-рубаке.А в пруду всё-таки,Как рыбки, селезни.И соты сотнямиБыли заселены.Но в ивовой склонности,Нов иловых глубинахЯ поймал это солнцеЗа крыло голубиное.

«Девушка, нарисованная в платке…»

Девушка, нарисованнаяв платке,с нарисованными глазами,нарисовано невесёлая,с грустью, нарисованной на щеке,с губами, разрисованными помадой.Её поэтому и обнялнарисованный кавалерруками, нарисованными на бумаге,и нарисовано ей шептало нарисованном «верь»своим рисунком – губами.Он ей разрисовываллюбовь,где рассветы не гаснут,и она, всё ещё нарисовано невесёлая,верила вновьв своё картонное счастье.

«Богиню тоже, говорят, не любит…»

Богиню тоже, говорят,Не любитТот, кого любит богиня.А у богини сила,А у богини рукиНемного красивей.Богиня тоже страдает:Красив и ласков бог.Но ни её ласкает,Но ни её обнимает,Ни с нею его любовь.С другою белой,С другою милой,Которой богиня не хуже,Только немного несильной,Только немного несмелой,Смертной для смертного суженой.А вы одинаковы обе.Косы.Ресница – в сердце стрела.Только у этой прямее брови,У той немного грустней глаза.А он тоже совсем не чудо,Повеса,Божок из пивных.Только немного грустный,И взгляд немного нежнее,Чем у повес других.

«Она прошла нечаянная, чёрная, нежданная…»

Она прошла нечаянная, чёрная, нежданная.Я ждал. Она присела в чайной.И пело радио пластинками Неждановой.Ворвался в чайную мальчишка-обормот.В глазах мальчишки злой колючий кот.И неохотно, только кот в глазах охотился,Ей, что кокотке, закатил пощёчину.Потом на улице стояла вся компания.А в чайной, в чайной чёрная, нежданнаяСжимала сумочку руками увядания.И, словно извиняя моему бессилью,Она была изящна и красива.

Море и горе

Море,зачем мне море,горькие соли моря?Горькое, горькое гореразве не море?Только без солнца.Но мне и не надосолнца,что светиткаждомусолнцем.Разве не слепит,как солнце,чёрное солнце горя?Мне нужнобольшое горе,которое солнце и море,горе ищу я,как море,как солнце,что вижу над взморьем.Рыдает мальчишкао песне,о песне без моря,без солнца,без бури синего всплеска,о песнебез слов и без горя.Он солнцеимеет белое,он море имеет в сердце.Не хочет он моревсплесками,не хочет он солнцес песнями.А мне, если солнце,то чёрное,чёрное солнце горя.А мне, если море,то чёрное,кипящее в чёрном горе.Горе – это морщины,морщины горя и старости.Мне не вредят морщины,морщины вредят красивым,кто держит ладонями радости.В моих ладонях – морщины.Море надо курортникус жарким солнцемнад взморьем,на белых солнечных портикахдля бледнолицых курортников,которым не хочется горя.А мне надоело мальчишкойдуматьо солнце,о море,о солнце, хорошем слишком,о море, где ветры не дуют,где небо красивей девчонки.Ведь солнцене жжёт, как горе,ведь море,как горе, не топит.Подтает лёдна дорогах.А сердце хочет ожога,а сердце хочет запомнить.

«Эвтибида, девка-гречанка…»

Эвтибида,Девка-гречанка…Это разве,скажи, богиня,если каждого обнимает,и её, словно вазу?Ну а ты не гречанка,а тоже,как она,что почти богиня.У тебя от пальцевследы на кожеи глаза от ночей большие.Там не знали вечеров лунныхс плоских крыш довременного Рима.Эвтибиду звали богиней,а тебя называет огурчикомне совсем приличный мальчишка.Эвтибида —девка,так что же?Неужели тебе не обидно,что глядят из-под каждой кепкина следы от пальцев на коже?