Рубежи. Пять возрастов моей поэзии
вернуться

Глушаков Евгений Борисович
Шрифт:

«Опухли гланды…»

Опухли гланды.Я петь не могу. Охрип.И голова болит. Я в белых ангелахПростыни.Дрожит карандаш. Я буду петьНа бумаге.Как хорошо теперь.Никто не мешает.Ни кашель, ни тишина,Ни разговоры.Только один я.И то, что взбредает в голову.Мышь бегаетПод столомМежду крошками хлеба.Грызёт. Махает хвостом.Она моё вдохновенье.Но что я вижу.Уже в мышеловкеСидит, не дышитПлутовка.И стих мой пропал.Попал в западню.Застрял.Я сам не дышу.Но не решаюсь выпуститьМышь из клетки.И жду мучительноКакого-нибудь человека.Но он приходитПриносит кошку.И кошка проситМышонка крошку.Потом съедает. Ложится на солнце.Жмурится.Зевает спросонок.С котятами ветрено журится.Я пытаюсь снова писать.Пытаюсь до ночи.Но без вдохновеньяНельзяСтихотвореньяЗакончить.

«Болевший от зимы до лета, он удивился…»

БолевшийОТ ЗИМЫдо лета,он удивился,как женщиныбельё под солнцем вешали,и пот от солнцапо рукам струился.Он пропустил веснув бреду,и непривычно,что выросли плоды,а белые цветывесною отцвелии зря их на деревьях ищет.Хотя к немувходилив дом,но только частьювносили лица,загоревшие на солнце,но даже частьюне могливнести разливыи только через шторы —новенькое солнце.И вот он удивилсямальчику худому,бегущему,цветущему,красивому.Он так стыдилсяи отворачивал голову,когда прошёл по пляжуполуголомуи для негосегоднянепривычному.Ведь это очень трудно —летом зреть для летаи всё прозретьи видеть так, как надо.Он, проболевший от зимыдо лета,он пропустил,как выносиласьбельевая ванна.

«Она будет фифа…»

Она будет фифа,потому что сам тыазартный.Белая и милая,из ваты,чернила и бумаги,потому что сам ты – поэт,стилягас рубашкою в два цветочка.А фифа мяукнет поэту вослед,задобрит сразу,подарит пива шипучую бочку.

«Говорили девчонки…»

Говорилидевчонки:«Любовь голубая,нежность – голубая,верность – тёмная…»А дороги крутиливелосипеды девчонок,и осень, наметая,на нас налетала.«Мы вам скажем, —говорили девчонки, —почему красивыеу нас глаза,почернее сажи;скажем однажды,только осень вымететдо ноября».Грустное небоговорило:«Верьте!»Облака говорили:«Мы правду знаем.Голубого цветалюбовьи нежность.И даже верность,и та – голубая».Но рыжей осения поверил,небу не верил,девчонкам не верил.Но осени пёстройвпервые поверил,навечно поверили не проверил.Только с вышки,которая за дорогойна горы смотритв красный лес,я видел сноварыжие просторы,и это былонамного сильнейголубых небес.А девчонкав вязанной кофточкеи девчонкас голубыми глазёнкамиобманули беспомощно,до ноябряпередумали,и я не узнал —почему у тебя,как угли,чёрные,почернее сажиглаза.

Журавли

Кого стесняться?Осенью до речки далеко.Друг друганам, мальчишкам, не стесняться.Пусть где-то далекомаячило осеннее пальто,Нам осенью мальчишкам не стесняться.Мы нагишомплывёмпо ледяной воде.Друг друга нам, мальчишкам, не стесняться.И с белым камнем-голышомв протянутой рукемы над волною будем простираться.Мы голословные,мы в спорах покричим.Но здесь мы, дружные и голые,вытягивая головы,Летят в холодных водахжуравли.Похожие,озябшие и белые,Не греемся.На берегу не наш костёргорит.Смотрите на реку,прохожие,Как по воде большие, белокожиеОпять летят на берегжуравли.

«Мы любим осень не почему-то…»

Мы любим осень не почему-то —Она ведь красива,Но забудем,Что смерть эти листья косила.Не сила ли в этом,Скажите мне,В красивой смерти,Пылавшей в огне?Не сила ли в этом,Когда жизнь твояСтанет улицей-самоцветомБагрового октября?Я готов стать природойТолько ради осени.Я готов стать городом,Где листья на площадь наносит.Ради секунды-вспышки,Выгорая до дна,Готов стать вышкой,Чтобы услышать, увидать,Как зори горят.

Осенний лист

Всё равно дана любовь,Хотя дана листку печаль,Хотя рассвет его не нов,Когда закат его умчал.И всё равно к щеке прижат,Как будто с дерева не сорван.Пусть называет кто-то соромТого, кто солнцу не мешал.Пусть называет кто-то сором,А он пылал, как сорванец,И под конец кружился сонноВокруг деревьев в сто колец.И уходил, и всё бесшумно,Раз шум и листья ни к чему.И, словно в Антарктиду шхуна,Дни плыли в снежную зиму…Листку дана к земле любовь,Хотя дана ему печаль.Зовут – он возвратится вновь,Как человек, теряя кровь,Как человек, идя сквозь даль.Он для земли готов на всё:И кровь, что собрана, отдать.Лежать в снегах и оттогоОпять к весне бескровным стать.

«Я знаю, как садят культуры…»

Я знаю, как садят культуры,Как их выращивать трудно.Я слышал, как садят при культе,Который растили нетрудно,Который растили в трудном,Горьком, ветшающем времени,Когда лишь Максимы Горькие,Люди, звучащие гордо,Не преклоняли колени.Когда держались дзержинцыИ, боль в себе не сдержавши,Они бросали: «Да здравствует!..»Против самодержавца.А он, злой, непреклонный,Руки засунув в китель,Хотел покорных поклонов,Хотел ублажённых амбиций.А человек поседелый,Лоб положив в ладони,Ждал назавтра амнистийИ верил всю ночь в законность.И даже верил назавтра,И даже без шапки верил,Когда, порешённый ветром,Стоял накануне залпа.А где-то жена и детиВерили даже назавтра.

Старик

Обязанность моя понятна стала позже,И, может, будет через год ещё ясней.Прошёл старик, он мог бы быть моложе,Я седину его возьму виной своей.Возьму и стану гладить, как ребёнок,Хоть не загладить той вины своей,Что я пробыл ребёнком слишком долго,И, может, кончу быть им через много дней.Я уважать, я преклоняться должен,Сберечь обязан был огонь его кудрей.Идёт старик, он мог бы быть моложе.Я ныл, я был ребёнком много дней.День ото дня не понимая больше,Я не ценил людских прожитых дней.Идёт старик, он мог бы быть моложе,Я раньше мог любить его сильней.