Я обычно устраивался посередине лагеря, возле своего костра, с одними и теми же хирдманами: Херлиф, Тулле, Пистос, Милий. К нам часто подсаживались и другие ульверы, Живодер приходил через раз, заглядывали Рысь, Коршун, Вепрь. А еще на каждой стоянке я звал к себе тех, кто хоть как-то отличился за время перехода, неважно, дурно или хорошо, говорил с ними, награждал или наказывал.

Но в этот раз я послал за Дагейдом, — и не из-за провинности, а чтобы послушать его висы. Он неплохо складывал строки, хоть его образы зачастую выглядели странно, непривычно для нордского уха — слишком долго Дагейд пробыл в чужих краях, подзабыл родные узоры.

Дагейд хотел сложить песнь о случае в поместье Брутссонов, о том, как чуть не стал измененным ради чужой потехи. Дело продвигалось медленно, порой за дневной переход он придумывал всего несколько строк или вовсе ни одной. А на стоянках Дагейд нередко выспрашивал у нордов, какие висы и песни те помнят.

— Белый волк лютует,

Рвет когтями раны.

Не вкусивший твари

К братьям прежним рвётся.

Почему-то переложенные в висы истории звучали иначе: больше, страшнее и весомее. Даже правдивее. И всякий раз, когда слушал неоконченную песнь Дагейда, я заново переживал тот день, слышал рыки тварей, смотрел в желтые глаза измененного и видел в нем Альрика. Это как ковырять пальцем подсохшую корку на ране — и больно, и сладко одновременно.

Мы простояли четыре ночи. Телеги нам давать отказались, хотя в прошлый раз деревенские жители пихали их силой и уговорами, никак не могли поверить, что норды идут с пустым трюмом. Милий сказал, что всё дело в диких всадниках, мол, если вдруг нагрянут, так будет на чем зерно с тряпками увозить. Но мне казалось, что всадники далеко. Им досюда через целое княжество пройти придется. Неужто их так запросто пропустят?

Да, пару раз мы приметили на том берегу реки одиноких наездников, но то были живичи, кто-то из здешних. Поди, приезжали глянуть, что тут за хирд на их землях остановился. К нам не лезли — да и ладно.

Хирдманы на скорую руку рубили волокуши, Простодушный еще предложил корабли тащить на новый манер — не катить по бревнам, как делают низкорунные купцы, не поднимать на плечи, а обхватить по низу ремнями, концы ремней дать нашим хельтам. Так и кораблю будет мягче, и менять носильщиков проще. С утра до вечера можно будет идти без остановки. Коровьи кожи здешние пахари продать согласились, и ульверы спешно резали ремни, проверяли на прочность, на всякий случай сплетали вдвое-втрое.

На пятый день показалась на Лушкари ладья. Всего одна и поменьше нашей, но дозорный всё же позвал Хундра, а тот — меня. Потому что на той ладье уж больно ярко поблескивали на солнце островерхие шлемы.

Я сказал, чтоб хирдманам раздали оружие и броню. Может, ладья и не к нам идет, но береженого боги берегут. И не зря сказал. Вскоре корабль подгрёб к нашей «Лебеди», замедлился, поворотился, в воду спрыгнули два хельта и скоренько подтащили свою ладью к берегу.

Ко мне подошел Хальфсен и сказал, что пришлые говорят по-живичски и что спор у них вышел. Женщина хочет сойти на землю, а какой-то мужик ее не пускает. Неужто кто-то с женой совладать не может? Вряд ли тут вторая Дагна объявилась, а с любой другой сладить, поди, нетрудно.

Видать, муж управился со вздорной бабой, так как на берег сошли одни лишь воины.

— Скажите вашему хёвдингу, чтоб шёл сюда! — крикнул набольший из них, кряжистый хельт в такой броне, о которой я пока только мог мечтать.

Пробьет ли мой топор через нее? Только если шипом бить, а лезвием я сам поостерегусь, чтоб топора ненароком не лишиться.

Откликаться я не стал. Много чести! Он не назвался, пришел в мой лагерь, почитай что в гости, а требует так, будто я его трэль или распоследний хирдман.

— А кто зовет нашего хёвдинга и по какой надобности? — отозвался Хальфсен.

— Не твоего ума дело!

Я и сам услыхал бабий голос с ладьи. Звучал он недовольно, будто его хозяйка выговаривала кому-то.

Хельт вздохнул и сказал чуть поласковее:

— Путята я, воин из дружины Смоленецкого князя, на чьей земле вы сейчас стоите. Услыхали мы, что здесь встал немалый хирд, и хоть люд там всякий, но один корабль нордский. Значит, и хёвдинг может быть нордом. Верно ли?

— Верно. Хёвдинг наш родом с Северных островов, а значит, и хирд его тоже северным считается. Зачем пожаловали? Мы идем по торговому пути, никого не обижаем, если что в деревнях берем, так всегда за плату. Неужто порядок какой нарушили? — продолжал отвечать Хальфсен.

Он прожил в Альфарики всю жизнь, потому мы уговорились, что тут толмачить будет он. Милий отлично понимал живичский, но никогда в Альфарики не был и мог по незнанию сказать что-то не то. На нордском вольноотпущенник иногда такое ляпал, что хоть стой хоть падай. Сейчас же Милий стоял возле меня, пересказывал речи Хальфсена и Путяты.

А хельта, видать, покоробило, что беседу с ним ведет какой-то шестирунный, хотя вокруг полно более сильных воинов, в том числе и живичей.

— О том вашему хёвдингу в глаза будет сказано. Пусть подымется на ладью да поживее! И чтоб один, без оружия.