Я не сильно вслушивалась в их разговор, но ситуация ощущалась так, словно Смольянинову просто завидуют, и, судя по всему, подобные стычки для него уже не новость: например, во второй день четверти Артем уже приходил в школу с подбитым глазом. Сейчас диалог стремительно набирал обороты, и один из ребят с силой толкнул Артема в грудь. На удивление, тот устоял, и, не дожидаясь какой-либо реакции, ударил толкнувшего в челюсть, но почти сразу же получил ответный удар.

Зрелище отчего-то показалось ужасающим, таким, что захотелось сесть прямо на землю, истошно закричать, остановить их, ведь жизнь коротка, слишком коротка, чтобы тратить ее на все эти мелочи, а ведь это действительно было мелочью по сравнению с чем-то самым важным, к чему обычно стремятся долгие годы или даже всю жизнь. Нет, я не была готова не только к той жизни, которую я потеряла вместе с памятью, но и к той, которую, обрубив все концы, начала в Москве. От утреннего настроения не осталось и следа, и вот я снова не была готова жить.

Я в ужасе смотрела на происходящее и осознавала, что я впервые вижу драку. Я знала, как это должно быть, но впервые я смотрела на потасовку своими глазами, а не слушала Талины рассказы о моих забытых воспоминаниях. Хотелось спрятаться, убежать подальше от этого жестокого мира, обнять маму и никогда больше не отпускать, но почему-то именно сейчас я вдруг совершенно спокойно осознала, что никогда больше этого не сделаю, и лишь продолжала молча смотреть, не в силах даже пошевелиться.

В какой-то момент меня переклинило: двое на одного — нечестно, и я, не отдавая себе отчет в том, что делаю, рванула прямо на дерущихся. Стоило ожидать, что я попаду кому-нибудь под горячую руку, но и я умела бить: кулак уверенно летел в нос выпускника, и, пораженная точностью своего удара, я для закрепления успеха добавила ему коленом по яйцам: запрещенный, но действенный прием.

По правде говоря, я не подозревала, что способна по-настоящему дать отпор. Я и сама от себя такого не ожидала, просто захотелось послать все к чертям и выплеснуть уже наконец то, что чувствую, а тело как будто в насмешку надо мной само совершало заученные когда-то движения. Неужели раньше дела обстояли настолько плохо, что мне самой приходилось драться, иначе откуда бы я все это умела?

Но сейчас было не время строить догадки: словно из ниоткуда за нашими спинами замаячил директор. Задним умом я успела только понять, что Смольяниновский рюкзак расстегнулся в драке, и оттуда очень заметно выглядывала коричневая обложка журнала с наклейкой «10 Б».

***

Мы с Артемом уже целый час сидели в душном кабинете. Если с дракой получилось бы неправдоподобно, то касаемо журнала я не раздумывая взяла всю вину на себя: отец просто убьет Артема, если узнает. Школьный психолог куда-то подевался, и Николай Петрович сам читал мне нотации о поведении: в школе без году неделя, а уже занимаюсь взломом учительской и подделкой оценок, к тому же дерусь. Я уже успела выпить двойную дозу успокоительного и была не в настроении спорить и что-то доказывать: меньше всего сейчас мне хотелось, чтобы нашелся психолог, ведь я же обещала дяде и бабушке не влипать в подобные ситуации. Стараясь абстрагироваться от всего мира, я все же услышала, как в приемную ворвался наш запыхавшийся классный.

— Здравствуйте, Николай Петрович, позвольте узнать, по какой причине в вашем кабинете оказались двое моих учеников?

— И вам вечер добрый, Константин, — директор обратился к классному без отчества, и это не ускользнуло от моего внимания. Вроде Ник упоминал, что они с Костиком тоже когда-то здесь учились, а Николай Петрович к своему почтенному возрасту наверняка выпустил не одно поколение учеников. — Видите ли, ваши десятиклассники устроили драку с одиннадцатым «А» на заднем дворе, а перед этим сломали замок в учительской и выкрали журнал. Я думаю, имеет смысл принять какие-то меры, а Джина и вовсе…

Только сейчас директор вспомнил, что мы по-прежнему в его кабинете. Как будто удивившись нашему присутствию, он попросил нас выйти за дверь, даже из приемной выгнал, и мы одиноко и молча ждали приговора в коридоре: говорить не хотелось. Мне оставалось только надеяться, что меня не исключат: я боялась потерять то крохотное ничего, которое сумела построить за этот сравнительно малый период своей жизни, ведь тогда бы снова пришлось начинать все заново, а я только-только начала по крупицам создавать новую жизнь. Подсознание не хотело признавать, что внутри меня снова поднимается немотивированная агрессия на все вокруг, но разум твердил, что это именно она, и пришлось выпить еще одну таблетку. Наконец, когда я грызла припасенное на черный день яблоко, к нам вышел Константин Леонидович.

— Ну что же, ребята, поздравляю. Артем, в понедельник с отцом в школу. Это уже не первый в твоей истории случай такого поведения, и я, в отличие от вашей предыдущей классной, подобное терпеть не намерен, — черт, неужели все было зря? — А ты, Снегирева, в понедельник ко мне в кабинет. Две недели будешь оставаться после уроков и трудиться на благо школы. Ясно?

— Ясно, — уныло ответили мы.

— А теперь марш домой!

Сославшись на головную боль, я ушла одна, без Артема, и теперь в одиночестве брела по городу. Одежда после потасовки даже не запачкалась, так что я смело могла идти гулять, хотя меньше всего меня сейчас волновал мой внешний вид. Я присела на скамейку в парке и прикрыла глаза: как же я устала, неимоверно устала от всего. Я ничего уже не хочу, только лечь и не вставать больше; возможно, третья таблетка за такой короткий промежуток была лишней.

Ветер путает длинные волосы, и будет большой удачей, если вечером я смогу их расчесать. Раньше были хоть родители, а теперь нет даже их. Хватит врать себе, кому я нужна? Да никому, если так подумать. Родственники с поехавшей крышей никому не сдались, ведь я доставляю всем вокруг только одни неудобства, и сколько бы ни старались ради меня бабушка и Таля, даже им в конце концов надоест. Я старалась не замечать, как прохожие смотрят на меня, а ведь я всего лишь в плохом настроении. Не хотелось, чтобы когда-нибудь на меня так же смотрели Таля, бабушка, Ник, дядя и другие родственники: то ли с жалостью, то ли с отвращением. Хотя тогда мне, наверное, будет уже все равно.