Успокойся, Джина Грейсон, ты думаешь не о том, о чем надо, не хватало только до кучи запасть на автобусного маньяка-извращенца. У тебя школа, тебе всего шестнадцать и… кажется, опоздала.

В который раз чертыхнувшись, я посмотрела на часы в телефоне: было время соревнований по бегу на каблуках. Еле добежав до дверей и чуть не переломав заново ноги, осознала, что мой аккуратный высокий хвост растрепался, а что стало с макияжем, мне вообще было страшно представить. Зеркало в новой школе оказалось всего одно, в туалете женской раздевалки: я помню, потому что чуть меньше недели назад мне проводили здесь так называемую экскурсию. Нет бы в гардеробе зеркало повесить, но администрация, похоже, понятия не имеет о необходимости этого предмета, а мне из-за этого теперь через весь этаж идти к долбаному зеркалу на этих трижды клятых каблуках — от злости и безысходности хочется рычать. Мне ничего не оставалось, как издать невнятный, но очень раздраженный звук и вспоминать, какая именно из совершенно одинаково выкрашенных зеленой краской дверей — женская.

Господи, уже почти середина урока: может, лучше не идти вовсе? Рисуя в голове картинки моей мучительной смерти от руки классного руководителя, я, так и не вспомнив нужную дверь, забежала в левую раздевалку, которую угадала правильно, из нее — в туалет, где максимально быстро привела себя в порядок, и через минуту или две уже стояла перед дверью кабинета английского языка. Решив, что мой заново завязанный в спешке хвост все же никуда не годится, я эпичным взмахом сорвала резинку с головы, и черные волосы водопадом легли на спину. Рывком я открыла дверь в класс: терять мне все равно нечего. Повисла гробовая тишина.

— Еще раз так сделаешь, закопаю! У меня чуть сердце не остановилось! — сказал парень за третьей партой. И вот так здесь принято здороваться? Хорошие же у меня однокласснички.

— Мое сердце остановилось, мое сердце замерло, — пропела я, обрадовавшись невесть откуда взявшемуся хорошему настроению. — Это же точно десятый «Б»?

Действительно, учителя не было в кабинете. Что-то случилось? Прошла по меньшей мере половина урока, а ученики спокойно плюют в потолок и даже не пытаются сделать вид, что учат английский.

Двоюродная сестра Талина откровенно заржала, увидев мое лицо.

— Ой, ну и чем ты слушаешь, скажи на милость? Я же тебе сегодня с самого утра рассказывала: новый учитель английского, новый классный руководитель, ну? Сегодня первый день четверти, к нам новый англичанин должен прийти. Вероятно, задерживается, — она демонстративно закатила глаза.

Опомнившись, я сразу уселась на соседнее место. Надо же, даже не заметила ее сначала, искала в конце класса, подальше от учительского стола. Но раз уж новый англичанин — немудрено, что Талина Власенко заняла первую парту.

Конечно же, я слышала про нового учителя, но если сестра что-то слышит про особу мужского пола, то держись, потом только про него и будет говорить. Это я уже поняла после недели непрерывного общения с ней. Хотя, по-моему, такой она была и в тринадцать, и даже в шесть лет, когда я приезжала в прошлые разы, и все те годы, что мы с ней переписывались и общались по видеосвязи, и все те каникулы, что она приезжала в гости.

Проблема в том, что я действительно не помню. Врачи сказали — диссоциативная амнезия. Универсальные знания остались нетронутыми, а вот почти все факты из моей собственной жизни я как раз забыла, как и практически всех людей, имевших значение для меня. Я помнила о существовании Талины, бабушки и своего двоюродного брата Ника, но узнавать их пришлось как совершенно новых людей. Со мной все еще оставались знания, но воспоминаний просто не было: память — как чистый лист.

— Да поняла я, и где он?

— Так, вижу, ты настроена решительно! — подколы Тали всегда заставали врасплох, и я сердито засопела, выбирая, что предпринять. Хотелось треснуть сестру по голове, но мы были слишком похожи, и следующим ударом мне стоило бы стукнуть себя саму. — Не, ну а что? Вы с учителем, можно сказать, оба новенькие, и только вместе вы сможете преодолеть все, — загадочно-пафосным голосом произнесла сестра и рассмеялась, увидев мое растерянное и полное непонимания лицо.

— Ты что, снова пересмотрела дурацких сериалов?

— Всего один, — подруга невинно улыбнулась.

Было странное чувство свободы, смешанное со стыдом. Хоть я и понимала, что случись такое, к примеру, еще в феврале, я бы даже прогуляла школу вместе с тем красавчиком или хотя бы дала ему свой номер — по правде говоря, он и правда меня заинтересовал — но ненавидела себя совсем не за это. Тогда, в автобусе, я впервые за последние два месяца почувствовала себя живой. Почувствовала вдруг, что весна, и хочется жить и цвести, а сейчас, придя в себя, подумала о родителях.

Еще до отъезда, пока меня не выписали из больницы, я регулярно ходила к психологу, и женщина с успокаивающей улыбкой объясняла, что я не должна винить себя в гибели родителей — я ведь действительно не виновата; говорила, что совершенно нормально и даже необходимо жить дальше, что не стоит закрываться в себе, нужно больше общаться, постоянно себя чем-нибудь занимать и, в конце концов, просто смириться. Из пяти стадий принятия неизбежного я уже долгое время колебалась где-то между четвертой и пятой, больше все-таки склоняясь к депрессии. И мне ведь было не за что себя винить, но я сама не могла простить себе то, что я просто живу.