– Я бычка зарезал, в город возил на базар. Только, бля, всё бабло у бабы оставил! – он повернулся ко мне серым мятым лицом и засмеялся. А я занервничал – из его нечищеной пасти несло перегаром. И гнал он так, что ветер свистел в тоненькой щели между рамой и лопнувшим стеклом. Он что-то громко говорил, хвастался, а меня трясло. Кто выдает таким уродам права? И о чем он? Я б ему врезал, если б он был не за рулем.

– У нее такая жопа! Если б ты видел, охренел бы. Я сам охренел, когда увидел. А когда пощупал, вообще башню снесло! Жена, бля, только затрахает теперь… Куда ты прешь?!

– Что?..

– Ты чё, спишь? Нас чуть трактор не подрезал. Во урод, бухой что ли?

– Может быть.

– Ты чё такой кислый?

– Да так, проблемы.

– У тебя бабы что ли нет? Рожа какая-то замученная. Не, серьезно, есть с кем перепихнуться?

Я чуть не подавился.

– У меня жена.

– Ты чё, законопослушный?

И тут я промолчал.

Горный через пару часов.

3.

Горный – маленький поселок городского типа. Здесь всё обычно, два десятка панельных пятиэтажек розового и зеленого цвета, за ними проселочные дороги и частные дома, двухэтажки с выбитыми окнами. Два зарешеченных детских садика, «стадион» – заросшее футбольное поле и полоса препятствий, рядом школа. Крошечный сквер со ржавым вечным огнем, которого там нет. Базар – пустой, магазины – частные. Один небольшой супермаркет и сетевой центр бытовой техники. Большая больница, морг, кладбище. Я тут вырос.

Обычный поселок, но есть одна особенность. В каждом дворе сломаны качели. Это случилось давно, я тогда ещё в школе учился. Одна девочка сильно раскачалась и упала. Она поднимала голову, качели били ей в лоб, она снова поднимала голову, качели снова били, снова и снова… Девочка погибла, ее отец в тот вечер сломал все качели в поселке. Я до сих пор помню его вопли.

В поселке тихо, безлюдно. Ещё нет и пяти утра. Я пристроился на одной из скамеек в сквере. Тут ещё растут такие странные кустарники с липкими штучками, из которых моя бабушка научила меня делать свистульки. И я посмотрел сейчас на эти старые кусты и вспомнил её. Мне было лет десять, когда она умерла. А эти кусты хреновы растут себе и растут, хотя уже никто не делает из их липких штуковин свистки. Так больше никто не умеет. Я попытался мысленно восстановить бабино лицо – глаза, рот, дряблые щёки, волосы тонкие и седые, толстый живот и запах еды и старости вперемешку. Не получилось, всё как будто по отдельности, а в лицо не сходится. Такого лица больше нет. И мне даже странно, что когда-то я разговаривал с этим лицом, целовал его, злился на него, а иногда боялся и строил ему рожи исподтишка.

Я сидел на скамейке и смотрел на розовый дом напротив. Постепенно спина нагревалась под солнцем, из-за угла вышла пожилая женщина с сумкой. Идёт на работу – мой первый встречный. Я её особенно запомнил. Черный плащ, какой-то непонятный, сумка черная, лицо тоже черное, как дыра. Она не любит с утра на работу шпарить, меня даже не заметила. Потом появился мужик, очень интересный. Длинный, прическа легкая и кудрявая, сероватая, хоть не седая совсем, залысины, от этого лоб высокий, а лицо свежее, белое. А шёл он в одной кофте, вязаной, светло-зелёной с белым оттенком такая, и вид какой-то растерянно-встревоженный. Он мне понравился, этот мужик, хотя я почему-то побаивался его, пока он не скрылся за поворотом. Ну а потом народ повалил из подъездов один за другим, так что я перестал обращать внимание на всяческие особенности, я только искал его, на всех озираясь. Я знал, из какого подъезда он должен выйти, но отчего-то каждого подозрительно оглядывал. А вдруг.

Через пару минут он вышел. У меня ноги дернулись, но как-то судорожно, сразу прыть стихла. Сидел, смотрел, как он идёт, неспешно, деловито. Подошёл к тачке белой, давным-давно крашенной. Я помню эту волгу, это его батя ещё покупал, тогда красотища была, сейчас, так, колёса разве что, остальное пофиг.

Я встал, сам того не замечая, и медленно, механически как-то к нему пошёл. А внутри сжимается всё в колючего ёжика. Что, блин, происходит? Как будто я сурово накосячил и к начальнику на ковёр иду. Ссыкатно, хоть прибей.

Он меня не узнал. Занят был машиной, чего-то осматривал там, смотрел, как там, требуха ещё не сыплется? А я сбоку остановился, чувствую, он напрягся, понял, что наблюдают за ним. Но всё равно меня мельком только видит, не хочет оборачиваться. Тогда я не вытерпел и сказал:

– Хорошая тачка!

– Чё? – он обернулся и меня в полной красе рассмотрел.

– Здорово, Илюх! Чё, не узнаешь?

– Узнаю.

– Ну, и кто я?

Он помолчал-помолчал, ботинки мои зачем-то рассмотрел, они у меня грязные и старые.

– Идиот хренов, – засмеялся он, подошёл и как обнимет. У меня чуть шея не хрустнула. Но я его тоже к груди прижал. Я давно так никого к груди не прижимал, а от этого, оказывается, странные ощущения испытываешь. Не знаю какие, в общем, но я чуть не всплакнул. Трогательно как-то, два мужика, которые сто лет не виделись, посреди улицы стоят и обнимаются. Это детство в них играет, огромное и с железным замком.

– Ты какими судьбами?

– Да, решил друзей навестить…

– А к матери чё?

– Не хочу, – я рожу скорчил.

– Из-за Никиты?

– Ты с ним видишься?

– Пересекаемся, бывает.

– Ладно, Илюх, ты ж меня не погонишь?

Он подумал секунду.

– Вообще-то, Макс, я… Ты не позвонил ни разу, не заехал за пять лет…

– Знаю, Илюх. Я не мог.

– Почему?

– Работа затрахала, с женой проблемы, в общем, полная жопа. Илюх, я помимаю, если чё, к Ваньке пойду, к нему буду проситься. Если он не возьмёт, пойду к Дашке, а больше никого у меня нет. Я ж с женой развожусь. Мне сейчас перекантоваться где-то надо.