Длинная, ещё более вытянутая, чем наш спальный корпус, но можно не обходить, а пройти насквозь, склад с зерном у противоположной стороны.

Он всё ускорял шаг, я прислушивался к его дыханию, сердцебиению, взволнован, что понятно, но видно же, что нервничает слишком, чтобы просто из-за того, что оказывает услугу ненавистному Вадбольскому по просьбе Глорианы, которой ни один кадет не откажет…

Мы подошли к воротам, он тихонько отворил дверь, кивнул мне.

— Заходи.

— Там темно, — сказал я и постарался, чтобы голос звучал нервно.

Он хмыкнул и шагнул в темноту помещения, я прикрыл за собой дверь, моментально оказался за его спиной и, ухватив за правую руку, с силой заломил, а другой рукой зажал ему рот.

Он отчаянно задергался, я усилил нажим на руку, сам ощутил как у него в плече начинают выворачиваться суставы, натянулась и порвалась связка, он выпучил глаза от дикой боли, я шепнул:

— Говори!.. Сколько вас там?

— Ты… сволочь…

Я вывернул плечевой сустав, он зашипел от боли, я договорил:

— Сейчас сломаю руку… потом ноги… а затем шею.

Он всхлипнул:

— Надеюсь, тебя там убьют…

Я сломал ему руку в локте, с силой ударил в затылок, и он без чувств повалился лицом в темноту, что для меня не темнота, а выложенный красивыми плитами пол.

Дальше двигался осторожно, вслушиваясь в шорохи и запахи. Отделение конюшни с зерном у противоположной стены, нужно пройти через три прохода с породистыми лошадьми, они сейчас встревожено всхрапывают и прядают ушами, ощутили кровь от разбитой о каменной пол морды Клингхоффера.

Два сердца бьются за стеной следующего стойла или, как здесь говорят, денника. Я вслушался в запахи, два молодых парня, жаль, чутьё у меня похуже, чем у собаки, а то бы даже фамилии узнал, а так понял только, что оба взволнованы, но наверняка ждут, что появится, громко топая и разговаривая со мной, Клингхоффер.

К счастью, оба затаились по обе стороны прохода, это чтобы броситься сразу справа и слева. Будет вам справа и слева, подумал я мстительно.

Пока они хлопали глазами, всматриваясь в темноту, я снял с ближайшей двери тяжёлый замок, что висит на одной дужке, коротким взмахом отправил его с трех шагов в лоб того, что справа, тут же развернулся, сделал два быстрых даже для меня шага и впечатал мощный удар кулаком в лицо второго.

Хотел в лоб, но в последний момент устрашился, что мои пальцы, хоть и аугментированные, могут не выдержать и сломаются, косточки там тоненькие, а лоб у курсанта, что пошёл на военную кафедру, как у носорога, потому ударил, как уже наловчился, в нижнюю челюсть.

Тот сполз на стенке на пол, первый уже лежит, по лицу со лба течет кровавая струйка.

— Получите и распишитесь, — прошипел я. — Кто идёт за шерстью, возвращается стриженым.

Быстро снял с их рук родовые перстни, браслеты, пошарил в карманах и выгреб всё, что отыскал: деньги, скомканные записки, явно женский носовой платочек, сорвал с шеи защитные амулеты на золотых цепочках.

Последних двух вырубил тоже замком и прямым с правой в челюсть, никакого разнообразия, зато надежно.

Не промахнулся, аугментация хорошо направляет руку, просчитав траекторию, потому замок впечатался первому в лоб, а под ударом кулака хрустнули зубы. Ну да ладно, у них хорошие лекари, как уже знаю, быстро подлечат, если кому совсем худо.

Утром ещё до начала занятий меня перехватил Клингхоффер, бледный и жалкий, встретился мне во дворе, подошел с опаской, шепнул:

— Вадбольский, ты выиграл… Сколько хочешь за наши родовые перстни и амулеты?

Я посмотрел с высокомерным изумлением.

— А кто сказал, что это был я?

Он прошептал:

— Мы проиграли, признаю. Больше нас на такое не подобьют. Но без родовых перстней дома ждет ад. Говори, что хочешь?.. Ты же и так забрал все наши деньги!

— Что, — удивился я, — разве все? А в банках и сейфах?.. Нет уж, карманными не отделаетесь.

Он вздохнул, но проигрыш есть проигрыш, сказал угрюмо:

— Назови.

— Первое, — сказал я, — прекращаете всякие поползновения в мою сторону, но это ты уже озвучил без всякого моего нажима. Второе, с вас штраф в сто тысяч рублей.

Он скривился, но кивнул.

— Согласен.

— Отвечаешь за всех?

— Мы сразу переговорили ещё вчера ночью.

— И ещё, — сказал я с расстановкой, — двести тысяч рублей за оскорбление княжны Глорианы! Вы осмелились впутать и её имя, я мог бы передать всё ей, стала бы вашим личным врагом… но вам лучше отделаться штрафом… и я ей ничего не скажу.