Полноватый мент, с надменным выражением лица стоявший справа от входа, глянул на меня. Потом бросил сквозь зубы:

— Лыбиться потом будешь.

Потом он же добавил, обращаясь, видимо, к моему конвойному:

— Что там?

— Сопротивление при задержании.

— Стрелял кто?

— Мы стреляли.

Мент (похоже, он был офицером и вообще старшим) недовольно пробурчал:

— И что, промазали? Дилетанты, блин. Понабрали по объявлению…

— Шеф, он… — начал было по-прежнему невидимый для меня конвойный, но осёкся.

— Что — он? — спросил ментовской начальник.

— В общем, он имел возможность того… для убийства.

— В смысле?

— Завладел оружием. Но отказался, и предпочёл сдаться. Подчинился, когда я сказал.

— Блин, ты мне киску не лохмать, сержант! Так было сопротивление или нет?!

Небольшая пауза.

— Нет. Не было.

— Вот и славно. Ну всё, поехали!

В кузове мои наручники прикрепили цепью к металлической скобе, прикрученной к полу. Указали на место и посоветовали сидеть подальше от окна. Кажется, я в ответ пробормотал что-то вроде «Спасибо».

Как только дверца автозака захлопнулось, меня вдруг начал разбирать смех. Происходящее перестало казаться реальным, и больше напоминало постановку для какого-нибудь пранка.

«А что, если меня на самом деле так используют? — вдруг подумал я. И тут же решил: — ну и хорошо. Лишь бы это закончилось хоть когда-нибудь. Поеду отдыхать. В Сочи!». Эта мысль мне тоже показалась очень весёлой, и я прыснул.

Конвойные, которые остались со мной в кузове, нервно переглянулись. «Надо анализы… шу-шу-шу…» — донеслось до меня.

Анализы, анализы… что они ещё покажут, кроме проблем с печенью и желудком?

Приступ нездоровой весёлости прошёл. Я прикрыл глаза и, кажется, задремал. Потому что, когда я пришёл в себя, автозак заезжал во двор какого-то мрачного сооружения из красного кирпича. Я оглянулся. Позади остался высоченный кирпичный забор с рядами колючей проволоки наверху.

Меня вывели из машины. Наручники не снимали.

Мы долго брели по полутёмным коридорам. Здесь дурно пахло: больничный запах смешивался с вонью подгнившей еды или помоев. Меня начало подташнивать. Я вдруг вспомнил, что с утра не ел.

Наконец меня завели в кабинет, заставленный старыми столами, похожими на школьные парты. За одним из них сидел офицер. Полный, с большой блестящей лысиной. Блеснув очками в золотой оправе, он с любопытством уставился на меня.

Один из моих конвойных доложился. Офицер вздохнул, потом цокнул языком и указал на стул напротив.

— Волков Андрей Владимирович, — задумчиво произнёс он, проглядывая какие-то бумаги на столе. — Присаживайтесь.

Я посмотрел на конвойных, потом двинулся вперёд. Кое-как разместился на краешке стула — сидеть со скованными наручниками за спиной руками было ужасно неудобно.

Какое-то время было тихо. Офицер скрипел ручкой по бумагам. Конвойные застыли на месте.

Потом лысый поднял голову, посмотрел сначала на меня, потом на тех, кто меня привёл.

— Почему наручники не сняли? — спросил он.

— Так ведь… — начал было отвечать один из конвойных, но лысый его перебил.

— Как, по-вашему, дактилоскопию делать? И как он протокол подписывать будет? — спросил он.

— Он по категории особо опасен, так…

Лысый посмотрел мне в глаза.

— Буянить будешь? — спросил он.

Я отрицательно мотнул головой.

— И правильно. Потому что бесполезно, — сказал он, и снова обратился к конвойным: — Наручники снять! Ждать в караулке, я вызову.

Я встал. Щёлкнул замок. Я потёр затёкшие запястья. Потом за моей спиной хлопнула дверь.

— Присаживайтесь, — повторил лысый, снова указывая на стул.

Я снова опустился, в этот раз устроившись более комфортно.

— Волков Андрей Владимирович… да? — спросил он.

— Да, — кивнул я.

— Дата рождения?

— Седьмое января восемьдесят седьмого, — ответил я.

— Прописаны?

Я немного помялся.

— Прописаны? — повторил лысый, снова взглянув на меня.

— Постоянная регистрация отсутствует. Временная — Одинцовский округ, посёлок Жаворонки, улица Советская тридцать девять, — ответил я.

Следователь (видимо, это был именно он) вздохнул.

— Как же вы, Андрей Владимирович, докатились до жизни такой? — участливо спросил он.

Я чувствовал оттенки фальшивого участия в его голосе, но почему-то всё равно ощутил к нему что-то вроде симпатии. Может, не так уж страшно всё будет, а?