Кукольный брат блондина стоял на пороге. Накидка на манекене задралась, обнажая взгляду пластиковые органы: сероватые легкие, похожая на жирного слизня печень, клубок сизых кишок. Заводной механизм на месте сердца зловеще шевелил шестеренками. Скрипучий голос куклы произнес:

– Еще один… ключ…

Полог выскользнул. Манекен накинул его на дверь, отрезая путь свету. Я падал. Падал в нескончаемую тьму…

«Иди на мой голос… За дверь… У тебя же есть ключ…»

Я вздрогнула, не разлепляя век. Прислушалась, но голос не повторился. Легкий ветерок скользнул по уху, потревожил прядь волос. Точно взаправду позвали. Я понимала, что вижу сон и что он скоро ускользнет, растворится невесомой дымкой. А вместе с ним уйдет теплый покой – без воспоминаний, без слез, без страха. Но до чего же реально звучит…

Тревога шевельнулась внутри, кольнула тупой иглой. Что-то нехорошее случилось вчера и не исчезло с утренним солнцем. Точно, Василиска пропала…

Стараясь оттянуть полное пробуждение, я села с закрытыми глазами, растерла ладонями лицо, запрокинула голову к потолку. На руках ощущался непонятный порошок. Еще секунду я прислушивалась к ощущениям, затаив дыхание. Точно, не снится. Порошок. Между подушечками пальцев чувствовалось что-то сухое – похоже на муку или сахарную пудру. Но откуда?

Дремоту как ветром сдуло. Я близоруко сощурилась на испачканную кисть. Кожа оказалась серой, точно заляпанной сажей.

Сообразив, что лицо у меня теперь не лучше, я поспешно рванула в ванную, где долго умывалась теплой водой и мылом, пытаясь смыть вместе с грязью вчерашнюю усталость и потрясения. Мысли ворочались с трудом. Мне казалось, я слышу, как в голове потрескивают и натужно вертятся шестеренки. Не мозги, а заводной механизм.

Вода пахла хлоркой. Я закрыла кран и рассерженно тряхнула волосами. Сильно вьющиеся, после сна они смахивали на гнездо сумасшедшей вороны. Под глазами залегли круги, веки набухли. Зато пыли больше не было.

– Чучело – оно чучело и есть, – сказала я отражению.

В коридоре я медленно осмотрелась. Квартиру накрывала плотная, вязкая тишина, в которой терялось даже тиканье часов. Щелчок выключателя она поглотила почти беззвучно. Родители ушли. Заметили ли они, что я спала в комнате Лиски? Или после вчерашнего маме все равно?

Вспомнились ее потерянный взгляд, папино осунувшееся лицо, мерзкая физиономия Ряженого, кобылий хвост инспекторши, и мне сделалось дурно. Томительно засосало под ложечкой. Может, сестру уже нашли?

В волокнистой, смутно проступающей мебелью темноте мысль показалась зловещей. Пусть ее найдут только живой! Пожалуйста! Я даже шутить над ней больше не буду. Даже свожу к дурацкой набережной!

В комнате пиликнул телефон, привлекая внимание. Мобильник я нашарила между диванными подушками. Экран блокировки выдал сухое сообщение от мамы:

И все.

Я прищурилась и перечитала его три раза, пытаясь уловить недосказанность между словами. Кликнула на звонок. Испугалась и сбросила.

Но испугалась не голоса на том конце линии.

На обивке дивана, в том месте, где я заснула в обнимку с Лискиной куклой, серело размазанное пятно. Я схватила с тумбочки очки, кое-как нацепила их на нос. В нормальной резкости отпечатки ладони на сиденье смотрелись отчетливо и очень жутко. Кукла исчезла – может, выпала ночью?

Я посветила телефонным фонариком в темноту под диваном. Даже пыли нет, но… Свет выхватил в глубине бесформенную кучку тряпья. Я запустила руку в щель, примерилась, схватила наугад что-то мягкое, толкнула наружу.

Возле моих ног на полу лежала изуродованная, наполовину превратившаяся в труху кукла. Тряпичное тело сморщилось, ссохлось, ткань затвердела, сделавшись ломкой. Одежда напоминала выцветшие древние лоскутки и пахла разложившимися половиками. Ее покрывала россыпь зеленоватых плесневых пятен – как на залежавшейся корке хлеба.