Он заключил невыгодный для России мирный договор с Пруссией и вернул ей захваченные земли, тем обессмыслив все понесённые русской армией в ходе войны потери (именно в честь этого невыгодного для России Петербургского мирного договора и давался торжественный обед, за которым разыгралась семейная сцена). Зато готовился к династической войне с Данией за Шлезвиг, которым когда-то владели его предки. Война должна была вестись в союзе с любезной его сердцу Пруссией, тогда как на этот момент союзницею России была, наоборот, Дания. Он предполагал лично возглавить поход на Данию во главе гвардии, но гвардия находила сей поход неуместным, бессмысленным, а Шлезвиг – нужным разве что лично Петру, но никак не России. Осуждалось в обществе и намерение секвестировать имущество Русской церкви, отменить монастырское землевладение.

Вообще-то Екатерина позже всё-таки секвестр проведёт, однако Пётр, воспитанный поначалу в лютеранстве, ещё и заговаривал о реформе церковных обрядов и запрете на иконы, чего Екатерина, тоже перешедшая в православие из лютеранства, себе не позволит. Особое недовольство отечественных дворян вызывало наметившееся в очередной раз засилье иностранцев. К этому вроде бы было не привыкать, но всегда надеешься на лучшее…

Короче говоря, Пётр Фёдорович не был плоской, картонной фигурой. Дурная слава о нём была пущена на века вперёд дворцовой оппозицией, его вдовой, участниками заговора. И наоборот, те современные нам историки, которые делают центром своих исследований именно Петра III, охотно преувеличивают его достоинства или потенциал. Такой пересмотр старых хрестоматийных оценок падает на благодатную почву: на привитую нам, потомкам, дихотомию «наши» – «чужие». Нам свойственна поляризация действующих лиц истории по линии «добро» – «зло». Чего обычно не было, не бывает и не может быть с живыми людьми.

Орловы и их единомышленники и до ареста Пассека явно не намерены были откладывать задуманное в долгий ящик. На то были причины и у офицеров, и у самой Екатерины. Ей Пётр открытым текстом объявил, что после Датского похода может с нею развестись и жениться на своей фаворитке Елизавете Воронцовой. А зарубежный поход может увести гвардейцев из столицы, и им уже не удастся повлиять на ситуацию. Поэтому – сейчас или никогда.

Первейшую из задач они уже решили: государыню никто не сможет арестовать, пока она в бегах. Однако пристало ли государыне петлять, как заяц? Нет, это не побег от врагов – это бег к заветной цели. Так считают Орловы, которые сегодня, по сути, похитили Екатерину Алексеевну. Похитили, как они полагают, не просто у мужа, но – для Отечества.

Век XVIII. Утро 28 июня 1762 года. Алексей Орлов отнимает лошадь у крестьянина

Интересно, что по церковному календарю 28 июня – день перенесения мощей святых бессребреников Кира и Иоанна, прославившихся успешным врачеванием христиан. Подходящий день для излечения России… Следующий эпизод мы находим только в книге «Русские избранники и случайные люди в XVIII веке» (случайные – в смысле «попавшие в случай») фон Гельбига, секретаря саксонского посольства при дворе Екатерины II. Дипломат способен был узнать об этом разве что с чьих-то слов:

«Лошади Орлова были слабы. Когда они на дороге встретили крестьянина с возом сена, у которого была добрая лошадка, Алексей предложил ему обменять её на одну из своих. Крестьянин отказался. Орлов вступил в драку с ним, осилил его, выпряг его хорошую лошадь и оставил ему свою дрянную. Когда путники приблизились к столице, они встретили саксонца Неймана, которого посещали многие молодые люди и в том числе Орловы.

Нейман, увидя своего друга Алексея, закричал ему дружески по-русски: Эй, Алексей Григорьевич, кем это ты навьючил экипаж?

Знай помалчивай, – отвечал Орлов, – завтра всё узнаешь».

Нетрудно догадаться, что рассказать об этом мог только Нейман – Орловы об обстоятельствах судьбоносного дня «помалчивали» всю жизнь.

В это самое время другие экипажи – получше, нежели офицерская одноколка – выезжают из Ораниенбаума в Петергоф. Это император со свитой отправляется туда, где мог бы состояться торжественный обед в честь его тезоименитства. Но деревянный флигель пуст – птичка вылетела из клетки.

Секретарь французского посланника К.-К. Рюльер, описывая последний этап продвижения к столице, говорит, что императрица якобы едет за коляскою Григория Орлова «со своею женщиною», а позади «Орлов-солдат», то есть Алексей, «с товарищем, который его провожал». Француз даже не знает, что товарищ этот, скорее всего, – Фёдор Барятинский, роль которого в перевороте не будет исчерпана событиями этого дня. И Орловы для француза – какие-то «солдаты», никто, выскочки, и «товарищ» остаётся для него безымянным, тогда как Барятинский был при дворе более чем заметен, он – обер-гофмаршал Петра III.

Предполагая, что предприятие может кончиться неудачно, Григорий Орлов «со своим другом зарядили по пистолету и поменялись ими с клятвою не употреблять их ни в какой опасности, но сохранить на случай неудачи, чтобы взаимно поразить друг друга». Если француз это не придумал, то друг с заряженным пистолетом – Фёдор Барятинский.

Возможно, и горничную Рюльер оставляет в одноколке рядом с императрицей, исходя из правил этикета, по которым дама не может передвигаться без прислуги. Но нам кажется, что Екатерине сейчас не до хорошего тона. Тон, как и «какой-то беспорядок в одеянии», уже не может иметь значения. И можно предположить, что путь свой Екатерина завершает наедине с Григорием, в одноколке, где поместиться троим было бы затруднительно.

Непонятно, подзнабливает ли Екатерину Алексеевну от волнения – или просто трясёт её шаткая одноколка. «Я буду царствовать или погибну!» – писала она ранее английскому послу, и вот сейчас станет ясно, какому из двух обещаний суждено сбыться. В одноколке ещё и тесно, и «похищенную» прижало к отцу её сына, родившегося совсем недавно – в апреле. Сам Григорий если и волнуется – за неё и за своих братьев, особенно за Фёдора, оставшегося в полку, – то виду не подаёт и только успокаивает Екатерину.