***

Соборная была просторным прямоугольным залом шагов десять в длину и шесть в ширину. В центре матово поблёскивал гранями полуметровый куб-проектор, стоящий на металлической треноге.

Напротив входа на глухой белой стене был изображён Иисус Христос на горе Фавор в момент его преображения. Под ним на деревянном помосте стояло кресло с высокой резной спинкой и широкими подлокотниками 3 . Справа от кресла расположился низкий столик для бумаг, слева – табурет, видимо, для просителей. Стены по обеим сторонам зала прорезали узкие высокие окна с разноцветными витражными стёклами. В простенках между ними висели картины на библейские сюжеты, нарисованные, как мне рассказывали, Серафимом – монастырским художником, под началом которого работала наша иконописная мастерская. Вдоль стен стояли широкие лавки. И столик, и табурет, и лавки были обиты бордовым бархатом.

В углах зала – канделябры. В каждом из них по четыре толстые свечи. И хотя солнце ещё не окончательно скрылось за горами, свечи уже горели. Холодные солнечные лучи заходящего осеннего солнца, проникали через витражи правой стены и, согретые тёплым пламенем свечей, наполняли зал мягким живым светом.

Я подошёл к проектору и включил его. В правом нижнем углу каждой из его граней приветливо загорелся зелёный огонёк.

Дверь тихо скрипнула, и показалась физиономия деда Анисима.

– Чего тебе?

Он не ответил, только закивал головой на кресло.

– А то я не соображу! – в сердцах буркнул я.

Дед хмыкнул и прикрыл дверь.

Я прошёл на возвышение, прислонил настоятельский жезл к стене и сел в кресло. Поёрзал, устраиваясь, сидеть было непривычно жёстко и неудобно, но делать нечего, потерплю. Браслет показывал уже без пятнадцати пять.

«Пора», – только успел подумать я, как тёмное окно проектора посветлело, на нём мелькнула картинка чужой комнаты, и я увидел строгие светлые карие глаза брат Климентия. Встретившись со мной взглядом, он улыбнулся, и глубокие продольные морщины на его щеках смягчились, спрятались в густую чёрную бороду.

– Здравствуй, брат Олаф! Рад тебя видеть в добром здравии.

– Здравствуйте, брат Климентий, спасибо. Как ваше здоровье?

– Слава Богу!

– Надеюсь, у вас добрые вести? – спросил я и провёл рукой по волосам: незаметно отключил преобразователь звука. Не к чему деду слушать наш разговор.

Брат Климентий смотрел на меня какое-то время, наконец, сказал:

– Ты знаешь, Олаф, я всегда поддерживал отца Окимия, а теперь поддерживаю и тебя в научных исследованиях. Я так же, как и вы, считаю единственно верным в познании Бога – научный подход, как это и не странно звучит для большинства моих собратьев. И я рад, что уже при моей жизни это стало возможным. Да… Всё меняется. Мы уже можем увидеть мысль, пытаемся объяснить её природу, пусть пока только в лабораториях. И не только мысль. Человек всегда стремился понять и объяснить непостижимое.

Он задумался.

Мне не терпелось узнать о принятом решении, и я тихо кашлянул, напоминая о себе.

Он очнулся и заговорил:

– Конечно, церковь не может отрицать очевидного. Месяц назад Департамент религиозного согласия созывал Всемирный конфессиональный собор. На нём я представил информацию о вашем открытии. Ну, что сказать…, – брат Климентий потёр лоб, – сказать, что все были потрясены, значит, ничего не сказать. И потрясены не столь вашими с отцом Окимием научными выводами о божественном, о грядущем конце света. В конце концов, это не новость, ибо о нём мы читаем в Библии. Потрясены тем, что вы научно обосновываете не только скорое наступление апокалипсиса, но и саму возможность его избежать! Сознательное повышение человечеством своей духовности и глобальное повышение вибрационного поля Земли? Как такое возможно? Как вообще можно избежать апокалипсис, который предсказан священной Библией и не только ею! Конечно, собор не принял никакого решения. В резолюции мы зафиксировали необходимость обдумать сложившуюся ситуацию, и передать результаты ваших научных исследований светским учёным. Вопрос касается всех, и мы не можем это скрывать, – он откинулся на спинку и выжидающе посмотрел на меня.

Что я мог сказать? Получается, пока всё остаётся по-старому. И сколько продлится это «пока» неясно. Я уж хотел прервать молчание и спросить, могу ли я вообще продолжать мою научную работу в монастыре. Как вдруг брат Климентий улыбнулся и сказал:

– Знаешь, я рад, что не было ни одного представителя конфессии, который бы не посчитал необходимым изучить ваши с отцом Окимием научные исследования и учесть их в регалиях своего учения. Главное – все сошлись в одном: Бог един, неизменен и непостижим; окружающий человека мир и сам человек меняются, и в каждое время людям открывается та грань Божественного, которую они способны понять. Потому, чтобы вести людей к Богу, религия должна не только быть понятной современному человеку, говорить с ним на одном языке, но и открывать людям те новые грани Божественного, которые сегодня становятся доступны человечеству, – он тяжело вздохнул и помолчал. – Но согласись, слаб человек. Много искушений на его пути. Редко кто может сам их одолеть. Кому-то нужна жёсткая дисциплина, чтобы не скатиться на самое дно, и почти всем дружеское напутствие, поддержка. – Брат Климентий прямо взглянул мне в глаза – Страшный разрыв между светскими людьми и воцерковленными происходит не оттого, что светский человек не верующий. Нет! Не может человек не верить вообще ничему. Это противоестественно его душе. А потому что не нашлось на его пути того умного, чуткого, который бы помог открыть человеку своё сердце Богу, тому, во что он неосознанно верит. Все наши святые отцы и монахи так погрузились в личное созерцание Божественного, что для них отрадой стало удаляться в монастыри и храмы подальше от светских людей и там взаперти от мира лелеять веру свою, радуясь собственному безгрешию и уповая на личное спасение и приближение к Всевышнему. Но истинно ли они несут слово Бога людям? Разве что терпят присутствие их на своих службах. А не есть ли это наш смертный грех? – брат Климентий встал и принялся взволнованно расхаживать по комнате.

Я поражённо молчал.

Он остановился и повернулся ко мне:

– Так дальше продолжаться не может. Всё. Потому и время наше подходит к концу, – он устало потёр ладонями лицо. – Конечно. Мы приняли Декларацию Сотрудничества и установили законы современного общежития. Но чего мы добились? В духовном плане ничего, ну или очень, очень мало! Да, мы провозгласили экономическую социальную справедливость. Это, несомненно, очень важно для своей поры, – он замолчал и снова сел.

Наклонился к экрану и тихо продолжал:

– Олаф, это конец. Вы тысячу раз правы с отцом Окимием. И не подумай, что только я так думаю. Все религиозные конфессии уже давно понимают – дальше тупик. Человечество прошло свой материальный путь. Решены все важные вопросы физического контакта между людьми и природой. Физическое достигло своего предела и зациклилось, оно не пришло к духовному единству, ни между собой, ни с природой. А дальше что? Хождение по кругу и деградация. Именно это и подтверждают ваши с отцом Окимием исследования.