Я попробовал открыть ставни. Они были наглухо закрыты. Скорее машинально, чем с надеждой, я двинулся вдоль дома и подергал дверную ручку. Но дверь была не заперта.

Хотя я старался открывать ее осторожно, она скрипела и трещала. Я оказался в холле маленького дома, а примерно в тридцати футах от меня была передняя дверь. И она была открыта. На фоне слабого света уличных фонарей я увидел силуэт мужчины. Он стоял в проеме двери, держа в руке ключ от двери, и смотрел на меня.

– Кто там? – раздался неуверенный голос.

Вместо ответа я включил фонарь, повернув его боком, чтобы можно было видеть униформу. Если бы я подбирал ее намеренно, то не смог бы найти лучшего или более подходящего наряда. Я услышал что-то вроде вздоха облегчения. Вновь прибывший нащупал выключатель на стене, и свет зажегся.

Мы находились в тесном холле, который выглядел несколько неряшливо по сравнению с безупречным фасадом. На полу стояла фарфоровая подставка для зонтиков, а на стене висела тевтонская акварель, написанная примерно в 1870 году. Она изображала девушку в пышных юбках, которая танцевала перед столом, за которым сидели два блистательных офицера в шлемах с остроконечным навершием и с пивными кружками в руках. В дверном проеме – казалось, он все еще упорно не хотел закрывать дверь – стоял, моргая, вновь прибывший.

Молодой человек был невысок и худощав, но в его прическе или одежде было что-то значительное, и потому он казался намного старше. Когда он не испытывал чувства страха (как сейчас), его манеры отличались серьезностью и некоторой надменностью. Его темные прямые волосы были разделены пробором сбоку и слегка зачесаны на лоб, как у бармена старого образца. Черты его лица – резкие, щеки – слегка впалые, но глаза – добродушные и дерзкие. Казалось, своим видом он показывал, что никто не возьмет над ним верх. Его темная одежда была аккуратно подобрана, на шее – воротник-стойка со скошенными концами и черный галстук, также на нем была шляпа-котелок и перчатки. Он говорил с лондонским акцентом. Это, вне всякого сомнения, был слуга Хогенауэра, который, как предполагалось, должен был отправиться к своей девушке. Если бы мой план проникновения в дом удалось осуществить, у меня в наличии было бы очень мало времени.

– Вы меня напугали, – произнес он. – Что это за игра?

– Дверь была открыта, – объяснил я. – Я заглянул, чтобы убедиться, что все в порядке. Мы разыскиваем кое-кого по соседству, и…

– Эй! – сказал он, воодушевившись. – Вы же не думаете, что паршивец в этом доме, не так ли? Кого вы ищете? Должно быть, это кто-то очень опасный. Вся улица полна копов.

Так оно и было, в этом-то вся беда. Я тут же заверил его, что в доме никого нет, потому что боялся, что он может выйти и позвать полицейских. Я был в щекотливом положении и молил Бога, чтобы он вошел и закрыл дверь. Снаружи на дороге раздавались знакомые шаги, мои недавние преследователи патрулировали улицу: а я тут, стою прямо посреди пустого холла, освещенного, как театр, и открытого для осмотра любому прохожему. Но я не мог нырнуть в глубину дома и спрятаться или велеть ему закрыть дверь, потому что это могло вызвать у него подозрения. Пока он возился со своими манжетами и нерешительно переводил взгляд с улицы на меня, шаги зазвучали ближе…

– Это надолго, – проворчал я и повернулся к двери, что была у меня за спиной. – Ну, пойду дальше.

– Эй, погодите! – запротестовал он и сделал то, на что я и надеялся. Он закрыл дверь и поспешил ко мне, очевидно желая держать полицейского под рукой, потому что вокруг полно головорезов. Затем он достал пачку сигарет «Голд Флейк» и стал навязчиво предлагать мне закурить. – Не нужно никуда спешить, верно? Покурим? Никто не будет возражать против курения. Вашему сержанту незачем вас видеть, и мой шеф уехал на вечер. Держите!

– Я не возражаю, – сказал я, смягчая свою суровость. – Большое спасибо, сэр. Вы камердинер мистера Хогенауэра, не так ли? – Это было чересчур, конечно.

Зажигая спичку, он по-дружески снисходительно кивнул.

– Да, парень, именно так. Меня зовут Бауэрс – Генри Бауэрс. Я на этой работе всего две недели. Конечно, работа такая… но… Это не важно, – закончил он с неожиданной решимостью. – Так за кем вы гоняетесь? Что он натворил? Это убийство?

Теперь у него, по-видимому, и в мыслях не было звать кого-либо еще, поэтому я довольно подробно рассказал о бежавшем убийце, который ограбил начальника полиции.

– Поэтому сейчас лучше сидеть дома. И все же… Если босс уходит на ночь, ты остаешься дома, так что ли? Я бы на твоем месте не стал.

Бауэрс пошевелился.

– Ах, это… – И он заговорил доверительным тоном: – Хорошая зарплата, делать особо нечего, и каждый вечер выходной, пожалуйста. Так что не хочу рисковать. Я смотрю в рот императору, что бы он ни говорил. Понимаешь? – Опустив уголки рта, Бауэрс слегка закрыл глаза и постучал себя в грудь с видом глубокой проницательности. – Ну, сегодня утром после завтрака он мне говорит: «Гарри, сегодня вечером я уезжаю в Бристоль». И рассмеялся. «Но, – говорит он, – вы могли бы прийти сегодня пораньше, потому что у меня может быть посетитель?»

– Он сказал, что собирается в Бристоль, но все же ожидал гостя?

– Вот именно. Скажу тебе прямо, я часто думаю, что шеф немного… – Бауэрс многозначительно постучал себя по лбу. – У него, черт возьми, странное чувство юмора, и я никогда не знаю, что он имеет в виду, когда говорит. Но я делаю все, что он мне велит. Понимаешь? Я расскажу, как это было.

Сегодня утром, после завтрака, он сказал, что вечером собирается в Бристоль. Я спрашиваю: «Может, мне собрать сумку?» Он отвечает: «Нет, сумка мне не понадобится» – и снова смеется. Я говорю: «Полагаю, вы будете у доктора Кеппеля?» (Этот доктор Кеппель – еще один олух, профессор, гляди-ка, живет в отеле Бристоля.) Он говорит: «Да, я буду у доктора Кеппеля, но я сомневаюсь, что доктор Кеппель там будет; на самом деле я очень надеюсь, что его не будет». Затем он сказал мне, что сегодня вечером у нас может быть посетитель. Ну как тебе?