– Думаю, это маловероятно, – ответил Бауэрс. – Нет. Не шеф. Но на свободе тот грабитель, за которым вы, копы, гоняетесь…

Я взял из его рук шпиндель с набалдашником. В тот же миг по ту сторону двери мы оба услышали шум, что-то вроде быстрого шуршания. Без всякого предупреждения, не изменив выражения лица, Бауэрс направился к входной двери, чтобы выйти на улицу. Я бросился вперед и схватил его за руку, иначе через несколько секунд на зов Бауэрса к нам ворвались бы мои друзья из полицейского участка. Немного повозившись и держа Бауэрса свободной рукой, я поставил шпиндель на место, затем повернул ручку и распахнул дверь.

Внутри было совершенно темно. Теперь не было слышно никаких звуков. Бауэрс тихо дрожал, прижимаясь к стене и пытаясь выйти за линию двери.

– Ты что, офигел? Дуй в свой свисток, дубина. Есть опасный… – начал он с подчеркнутым равнодушием, но потом замолчал.

Я пошарил вдоль стены в поисках выключателя. Выключатель там был, но, когда я нажал на него, свет не зажегся. Фонарь все еще висел у меня на поясе. Его широкий луч скользнул по комнате к стене с книгами, затем повернул направо и замер. Вдоль правой стены располагались два закрытых ставнями окна. В другом конце комнаты, в нескольких футах от дальнего окна, стоял широкий стол на когтистых ножках, за ним, боком к двери, – низкое мягкое кресло, а в кресле сидел мужчина и ухмылялся.

Это было довольно неприятное зрелище. «Ухмылялся» – подходящее слово, хотя оно вряд ли завершает описание лица, полностью потерявшего форму, оплывшего, как каучук или воск. Шея была выгнута дугой назад, лицо частично повернуто в сторону двери, маленькое худенькое тельце мужчины искривилось в форме арки, будто он хотел подняться со стула, а его ноги запутались в ножках стула. Его лицо, казалось, состояло из одних зубов и глаз, и, если бы не заостренная мочка уха, я не сразу узнал бы Пола Хогенауэра. Белое глазное яблоко поблескивало на свету. Не требовалось больших медицинских познаний, чтобы понять, что Хогенауэр мертв, при этом для специалиста, даже неопытного, было очевидно, что Хогенауэр умер от отравления стрихнином.

На нем был один из тех смокингов, которые были в моде тридцать лет назад, из плотной темной ткани с бурыми лацканами. Лысая голова была увенчана давно вышедшей из моды «шапочкой для курения» в форме турецкой фески, с которой за ухо свисала кисточка. Шапочка выцвела до красновато-оранжевого цвета. Она напоминала перевернутый вверх дном цветочный горшок. А под ней сидел мертвец, склонив голову на плечо, и ухмылялся.

Пол Хогенауэр никак не мог издать тех быстрых шуршащих звуков, которые я уже слышал здесь. Бауэрс был прав. В комнате находился кто-то еще – кто-то живой. Я медленно поводил фонарем по кругу. Гостиная представляла собой обычную библиотеку-кабинет размером примерно пятнадцать на восемнадцать футов, со светло-коричневыми обоями на стенах и темно-коричневым узорчатым ковром на полу. У левой стены стоял шкаф – единственное место, где, по всей видимости, мог спрятаться неизвестный. Вдоль стены, обращенной к двери, располагались книжные шкафы. Камин был справа у стены, между окнами со ставнями, над ним – часы с кукушкой, деления на циферблате которых были обозначены штрихами, будто их нарисовал ребенок, а на каминной полке лежали длинные курительные трубки с фарфоровыми чашечками и кисточками. В середине комнаты стоял круглый стол, на котором было несколько журналов, пустой стакан и бутылка минеральной воды, заполненная на две трети. Но взгляд все время возвращался к письменному столу, за которым, ухмыляясь, сидел Хогенауэр в своей красной феске. Над столом висел электрический шнур с патроном на конце. Патрон был пуст, но на столе с противоположной от покойника стороны лежала большая лампочка.

Я сделал шаг в комнату – и мне показалось, что отодвинулась дверца шкафа. Но меня беспокоил не столько человек, прятавшийся в шкафу, сколько Бауэрс и то, что Бауэрс может сделать, когда увидит фигуру на стуле.

Обнаружить мертвое тело в компании нервного человека, который уже начинает подозревать тебя, в то время как полиция рыщет по окрестностям, – не самая приятная ситуация. Тем не менее в этом было и что-то хорошее. Это давало мне законный повод подойти к телефону, что я и хотел сделать с самого начала. Под предлогом звонка в полицейский участок я мог бы набрать номер Г. М. и выяснить, о чем, черт возьми, они думали, отдать приказ арестовать меня как вора, и заставить Чартерса отозвать своих гончих, прежде чем они снова меня схватят. Поэтому я ободряюще заговорил с Бауэрсом:

– Заходи. Все в порядке. Он мертв. Он не может причинить нам вред.

Как ни странно, при этих словах Бауэрс словно немного выпрямился. Он рискнул выглянуть из-за дверного косяка, и хотя потом слегка обмяк при виде фигуры в кресле, но взял себя в руки.

– Мистер Хогенауэр был отравлен, – сказал я. – Это либо самоубийство, либо убийство. В любом случае я должен позвонить в участок. Где здесь телефон?

– Э-э? – сказал он. – Тогда кто издавал эти звуки? Кто?

– Не обращай на это внимания. Где здесь телефон?

– Здесь нет телефона, – безучастно сказал Бауэрс, и земля ушла у меня из-под ног. – Никакого телефона. Шефу он не нравится. – Он все еще пребывал во власти оцепенения от шока, не думая ни о чем, кроме мертвеца в кресле. – Все это неправильно. И почти вся мебель переставлена!

– Что?

– Точно. Вон, посвети. Тот большой письменный стол, за которым он, ну, ты понимаешь… – Бауэрс кивнул. – В общем, стол стоял напротив другого окна. – Он указал на подвесную лампу с коричневато-желтым абажуром и немецкими буквами. – И этот абажур раньше находился на другой лампе. Часы над каминной полкой – им там не место: они висели на стене напротив. Эти длинные трубки должны лежать на большом столе. Все стулья не на своих местах… Ради бога, включи свет!

Я поспешил к столу и взял лампочку, сказав Бауэрсу, чтобы тот нажал выключатель у двери. И в этот момент дверца шкафа открылась.

Бауэрс вскрикнул. Из шкафа вышел человек. Но он не бросился к двери и, казалось, вообще никуда не спешил. Напротив, неторопливо направился к креслу. Я вкрутил лампу в патрон. Это была лампочка мощностью двести ватт, и на мгновение ее свет ослепил нас обоих.

Затем мы обнаружили очень бледную женщину с бесстрастным лицом, которая, выпрямившись, сидела в кресле с подголовником. Хотя ее грудь взволнованно вздымалась и опадала, взгляд ее излучал спокойствие. Женщина была очень хороша собой, несмотря на несколько грубоватый нос и широкий рот, ее соломенного цвета волосы были разделены пробором посередине и зачесаны за уши, а белки голубых глаз казались красноватыми. На ней был твидовый костюм с белой шелковой блузкой и темным галстуком, а пальцы сжимали сумочку из змеиной кожи. Женщина достала из сумочки пачку сигарет и зажигалку. Затем закурила.