Уже второй день подряд они в панике удирали от своих противников – тревожная статистика. Гибкий, как кнут, хвост лизуна хлестал по стенам, высекая искры. Пот заливал глаза Барриора, но он видел уже впереди старый ржавый подъемник, освещенный лихорадочно мотающимся из стороны в сторону фонарем цыганки. Его тело готово было развалиться на части в любой момент. Сил больше не оставалось.

– Бегите! Я его задержу! – отчаянно крикнул Барриор, и развернулся к противнику, готовый принять свой последний бой. Перехватил удобнее меч и высоко поднял фонарь.

Из вязкой тьмы на него вылетело, как брошенное катапультой, чудовище: громадный монолит из мускулов, твердых, как камень, плиты грудных мышц, покрытые седым волосом. Царственные его рога скребли по потолку, плесневелые крылья трепетали в тошнотворном триумфе, а пасть распахнулась в кроваво-красном, зубастом смерче жестокости и боли, обдавая мечника горячим ветром с привкусом гнили и каплями жеелеобразной слюны.

– Ах ты, подлая тварь! – в ужасе заорал Барриор, развернулся, и побежал так, как никогда в жизни не бегал.

Все скакало перед глазами. В мире не существовало больше звуков, кроме его хриплого дыхания, даже грохот битвы за спиной отдалился и звучал, словно со дна моря. В мире не существовало больше ничего, кроме узкой камеры старого подъемника, в которой Колцуна боролась с ржавым рычагом.

Барриор влетел в кабину и упал на непослушный рычаг. Тот со страшным скрежетом сдвинулся, и подъемник, скрипя и трясясь, наконец, поехал вниз.

Лизун-вожак, увидев, что его добыча ускользает, с ревом обрушился на опоры и блоки, удерживающие подъемник. Тот бешено закачался, Колцуна не удержалась на ногах и рухнула рядом с задыхающимся Барриором. Сверху на них сыпались обломки, щепки, куски металлической обшивки.

– Послушайте меня, – выдохнул Барриор. – Послушайте…

Подъемник хрипел и стонал и несся вниз все быстрее.

– Я так и не успел сказать…

Одна цепь порвалась, и подъемник, жалобно взвизгнув, покосился на один бок, к которому и откатились все трое.

– Спасибо за… Вы вчера спасли мне жизнь…

Оторвалась еще одна цепь, их мотнуло в другую сторону. Подъемник набирал скорость, бился и скрежетал о стены шахты.

– Спасибо вам… Я бы никогда не…

Лопнули последние цепи, и подъемник канул во тьму, унося с собой два огонька фонарей, которые стремительно уменьшались, пока совсем не исчезли.

Уловка 5

Соборный Приют гудел, как потревоженный улей; Восстание шло полным ходом. Но что, помилуйте Близнецы, что могут сделать дети против Плакальщиков? Мальчик никогда не верил в успех Восстания, и пытался отговорить воспитанников, но его лучший друг при всех назвал его предателем и трусом.

Пусть так. Пусть предатель, пусть трус. У мальчика был свой план, своя ответственность, и поднявшаяся суматоха была ему на руку.

Вынужденный действовать быстро (любое промедление могло стать роковым), мальчик прокрался по длинным запутанным коридорам, с тревогой вслушиваясь в топот ног, пронзительные крики, молитвы. Годами, почти каждую ночь после отбоя, он исследовал угрюмое здание Приюта, прячась от отцов-настоятелей, бродящих по нему с зажженными фонарями, словно неприкаянные души. Теперь, на твердом как гранит пике его решимости, мальчику были известны тайные ходы и пыльные лазейки, о которых не догадывались и сами Мясники Божьи. Он выяснил, как попасть в Подвалы. Как ни странно, с крыши. Что наверху, то и внизу, да.

Этот ход вызывал у него панический ужас, впрочем, как и сам пункт назначения, но ничего не поделаешь. Тесная, черная горловина кирпичной трубы была холодной, значит внизу давно ничего не сжигали. Извиваясь ужом, проталкивая свое тщедушное тело, рискуя застрять в коленах трубы, мальчик протискивался вниз; пару раз останавливался, чтобы побороть приступ паники. Хоть это было и невозможно, ему казалось, что каменная кишка с каждым метром становится все уже.

Наконец, кашляя и отфыркиваясь, с ног до головы в жирной саже, мальчик вылез из большой доменной печи, одной из тех, которые превращают в золу даже кости. Кто-то схватил его за руку и помог встать на ноги.

Это был преподобный Цаламон Годжа.

Мальчик задохнулся от ужаса. Разве его место не наверху? Разве он не должен участвовать в подавлении бунта?

Однако, старый преподаватель нисколько не удивился его появлению. Беззубо почмокав губами, он цапнул мальчика за плечо и усадил в кресло с высокой мягкой спинкой и обитыми бархатом подлокотниками, а перед ним поставил зеркало в человеческий рост. Лицо мальчика было скрыто бинтами, черными от сажи. В отражении мальчик увидел, что через плечо Цаламона перекинуто полотенце, а сам он чрезвычайно искусно взбил помазком пену, потом начал править на точильном камне бритву, видимо, недостаточно острую на его взгляд.