***

Джордан с удивлением отметил, как в течение дня чудаковатый немец бегал от еврейских святынь и стены плача, до арабских кварталов. Как трижды медленным шагом прошёл по виа Роза, всё время нанося какие-то отметки прямо в книге с громким хорошо просматривающемся издалека названием: «Мегалиты Иерусалима. Мифы и реальность».

Следом шла, обнявшись, смеющаяся парочка, и замыкали шествие, непрерывно поглощающие мороженное, подросток и второй серьёзный юноша. Ничего подозрительного и противозаконного компания не осуществляла.

Зато Агей заприметил весьма любопытную фигуру пожилого и явно уважаемого гражданина, который на отдалении, также как и они, несомненно, вёл наблюдение. Деятельность такого рода в субботу являлась не то чтобы необычной. Она была просто невозможна, даже в любой другой день.

Наконец, старому ветерану Моссада наскучила эта игра, и он, с несчастным лицом, подошёл к старому хасиду:

— Отец, — начал он без тени улыбки. — Дайте совет. Что мне делать с этими людьми, я устал их наблюдать?

Последний смерил его взглядом и дал твёрдый ответ.

— Могу рассказать!

— А сколько мне это будет стоить?

— Эта работа стоит недёшево.

— Две минуты и недешево...

— Ну что вы, друг мой, рассказ не будет коротким...

Глава 35

Там наверху весёлый Зефир чем-то рассердил искалеченного жарой Нота. И жестокий южанин из глубин мрачных пустынь принёс в погибший край самум, засыпая, огненные частицы радиации. Горги сидела на приступке площадки и слышала, как вокруг неё будто заплескалась, обнимая, вода.

Сколько девушка находилась в таком пугающе приятном забытьи, она не знала, но, очнувшись, и, резко подняв от прохладного камня голову, она почувствовала себя отдохнувшей.

Наконец, Медуза смогла посмотреть на тонущую в темноте громаду корабля, и решимость растеклась от груди к шее, заполняя голову. Ощутив каждый стук сердца, она чувствовала, как повышая давление, организм с силой доставляет живительный кислород в ее воспалённый мозг. Непостижимо обострёнными чувствами Медуза решительно потянулась своим разумом туда, за плотную оболочку виманы. Застонав от напряжения, тело выгнулось дугой, глаза закатились, и из груди вырвался дикий всепоглощающий крик, а ещё вложенное в него кодовое слово, и боль, и горечь, и отчаяние загнанного усталого существа.

Сквозь глухое покрывало бессознательности она всё-таки смогла расслышать неясный шум. Это почти беззвучно разъехались створки. Корабль был мёртв. В последней битве его разум был уничтожен, и только крохи рассыпающихся связей у почти разумного искина смогли доставить на базу умершее железо. Теперь она входила в него новой жизнью, решив отдать ему свою душу.

Перед тем как сделать последние шаги, Горги неподвижно стояла несколько минут, словно знакомясь со своим будущим телом, а ему, этой огромной неживой оболочке, предлагала полюбоваться собой.

Медуза вдруг обрела уничтоженный, почти год назад, внутренний покой и своё растоптанное в песке у моря достоинство, которое не боится оскорблений, унижений и заносчивости.

Она глубоко вздохнула, поправила непокорные волосы и медленно пошла. Боль и усталость покинули её. Вся походка, прямая спина, стройность линий невероятной женской фигуры «пели», и, как тягучее пламя костра, как масляные волны глубокой лагуны, вливались в умершее железо.

Пространство вокруг медленно осветилось. Загорелась центральная панель. Переплетающиеся буквы поплыли по бледному металлу. Вимана оживала, забирая в себя отдающее жизнь существо. Ещё не проснулся разум, но оболочка легко откликнулась на прикосновение той древней красоты, которая нигде не имеет возраста и зовётся женской живительной силой!

Наконец, всё было закончено. На ступенях серой пылью остался лежать некогда бесценный свадебный пеплос...

К утру над равниной вновь, как двадцать лет назад, взвилось в потемневшем небе титаническое пламя. Нетронутые балки дворца плавились, стекая ручьями жидкого камня и застывали огромными раскалёнными багровыми лепёшками. Предрассветное небо потухло и обуглилось от слепящей огненной стихии.

Над этой раскалённой могилой высоко над землёй висел лик худой четверорукой синекожей богини, матери всех миров, с всклокоченными волосами, напоминающими шевелящихся змей. В одной руке она держала меч, в другой лук, а на поясе была приторочена живая голова, удивительно напоминающая голову златокудрого Феба. Мусагета — предводителя муз. Сауроктона Кифареда — хранителя стад. Аполлона Лучезарного — Бога света и солнца.

— Я Кали! — прогремело вокруг.

***

— Во всём масоны виноваты, — вздохнул Андрей Дмитриевич, выходя из-за стола. — Спасибо, Наташа.

— А я считаю, что они от того и выдающиеся, что правильную партию организовали. Вот если бы коммунисты в своё время историю изучили, то и Ельцин бы, может, не продался. — Парировала тёща.

— Он не продался, мать, он всё продал масонам. Все эти Рокфеллеры, Трампы все они на наш хлеб зарятся.

— Ну, не скажи. Евреи — народ трудолюбивый...