– Ну знаете ли… – гневно затряс бородкой на сцене Пан. – А ну-ка быстро сделали все козу.

– Чего? – не поняла толпа, резко прекратив смеяться.

– А вот так!
– и Пан согнув средний и безымянный пальцы поднял над головой импровизированные рожки.

Греки заинтересовались и тут же принялись неуклюже подражать загадочному исполнителю.

– Это вселенский знак хэви-метала! – принялся пояснять Пан. – Божественной музыки Олимпа. Всегда делайте его, когда видите своего собрата, увлекающегося той же музыкой, что и вы.

Слушатели одобрительно загудели и в небо тут же взлетела добрая тысяча неумело сделанных «коз».

– Ну, или Пан или пропал! – тихо подбодрил себя покровитель стад. – Итак, мнэ-э-э-э… друзья, есть ли среди вас сейчас пастухи? А ну-ка поднимите свои руки, ребята!

Пять сотен рук тут же возникли над бурлящей толпой.

– Эту песню я посвящаю вам, суровые труженики… мнэ-э-э-э… эллинских равнин, – объявил Пан и тут же быстро заиграл на своей свирели.

Эффект вышел просто потрясающий. Греки как завороженные смотрели на вырывающиеся прямо из волшебной дудочки длинные светящиеся ленты, которые причудливо изгибаясь в такт чарующей мелодии, словно пьяные змеи, искусно плясали над толпой.

Кое-кто даже пытался ловить эти самые живые ленты руками, но пальцы проходили их насквозь.

Искусство игры Пана не вызывало никаких сомнений.

К затейливым переливам вскоре добавилась мощная ритм-секция и тяжёлые глухие аккорды олимпийской шестиструнной кифары. Не удержавшись, покровитель дикой природы стал приплясывать в такт своей мелодии и тысячи смертных ног, обутых в сандалии, тут же последовали его примеру.

Нет смысла дальше описывать это феерическое действо, ибо оно просто неописуемо.

После выступления Пана греки долго и яростно спорили кто же из бессмертных богов лучше. Разъяренные пастухи набили морду хлебопашцам, хлебопашцы поцапались с рыбаками, рыбаки поругались с пекарями, пекари вцепились в бороды ремесленникам, но большинство всё-таки проголосовало за победу Аполлона.

Лучезарный олимпиец тут же был вызван на бис и толпа громогласно потребовала снова отыграть понравившуюся программу.

Златокудрый бог не возражал, начав с так полюбившейся многим «Безумной ночи»…

***

Царь Мидас, сидевший на почётном месте сбоку от сцены, не выдержал переполнявших его светлых чувств и, проворно сбежав с деревянной трибуны, неожиданно прорвался на сцену, ловко увернувшись от дежуривших у самого помоста атлетов (которые даже толком не смогли рассмотреть, кто именно это был).

Остановившись на самом краю помоста, Мидас выставил вперёд свои волосатые загребущие ручища и, улыбнувшись удивлённо глядящей на него толпе, неуклюже прыгнул вниз с протяжным воплем: «Ловите меня-я-я-я…».

Разумеется, толпа благоразумно расступилась, хорошо зная к чему приведёт случайное прикосновения знаменитого на всю Элладу жадного тирана.

К счастью, земля была мягкой.

Гефест так и не успел закатать площадку перед сценой в бетон.

Встав на ноги, Мидас неприязненно покосился на испачканную одежду, затем принялся раздражённо её отряхивать.

Толпа глядела на это с большим изумлением не понимая, почему роскошная хламида царя не превращается в свежий конский навоз. Мидас и сам толком не знал, почему она не превращается, но вещи личного пользования, к счастью, ещё ни разу не претерпевали столь жутких метаморфоз.

Всё-таки, как видно, в последний момент Гефест пожалел жадного дурака, ограничив действие удивительной способности отдельными предметами окружающего мира.

– Эх, была не была, – отчаянно выкрикнул Мидас. – Попробую-ка ещё раз!

И царь вновь неуклюже полез на сцену.

Наконец хорошо рассмотрев, кто именно безобразничает, могучие атлеты благоразумно решили не вмешиваться.

Тем временем в толпе благодарных слушателей появились странные молодые люди в зловещих чёрных хламидах. Эти греки совсем не разделяли всеобщего восторга и веселья, мрачно и сосредоточенно глядя на сцену.

Зоркие атлеты из охраны празднества, конечно, не могли их не заметить и особенно им не понравилось то, что непонятные эллины в чёрном медленно но неотвратимо подтягивались к самой сцене, грубо распихивая локтями добропорядочных греческих граждан.

Тем временем Аполлон уже заканчивал исполнение «Безумной ночи» и так увлёкся, что не заметил как к нему вплотную подобрался потерявший всякую совесть Мидас.

– Ты что это творишь? – истошно заорал покровитель искусств, но было уже поздно, поскольку загребущие руки царя уже мёртвой хваткой вцепились в золотую шестиструнную кифару лучезарного бога.