Звенит последний звонок, и ученицы Миллберна с мокрыми волосами и раскрасневшимися лицами, с папками, учебниками и карандашами в руках тянутся через «атриум» навстречу долгому, скучному, бесконечному школьному дню. Мисс Бликленд, сжимая в руке коробочку с мятным драже и блокнот, куда, без сомнения, готова занести любой намек на нарушение школьных правил, хромая, заходит в столовую, чтобы поторопить опаздывающих грозным взглядом.

Эйдин торопливо выстукивает:

«Из мужчин пускают только родственников. Будешь моим потерянным в детстве кузеном?:-)»

— Супер, — одобряет Бриджид.

— Эйдин Гогарти, — произносит Бликленд, и голос у нее негодующе подрагивает. — Третий звонок уже прозвенел.

Бриджид отталкивает Эйдин от клавиатуры. Даже в дурацких очках и в пятнах жирного белого крема от прыщей вид у нее какой-то демонический.

«Могу выйти с подругой сегодня в 16:00 и встретиться с тобой у реки напротив школы, мы всегда туда ходим».

Она вопросительно приподнимает бровь, глядя на Эйдин. Та какое-то время колеблется, а затем кивает в знак согласия. Бриджид нажимает «отправить».

— Эйдин Гогарти! Бриджид Кроу! Мне бы не хотелось лишать вас сегодня прогулки.

— Нет, мисс Бликленд, — отзывается Эйдин. Почти в ту же секунду слышится сигнал: новое письмо.

— Уже идем, — говорил Бриджид и шепотом добавляет: — Дырка вонючая.

Эйдин видит, что ответ уже пришел. Он краток: «ОК, тогда увидимся в 4».

С половины четвертого и до вечернего чая пятиклассницы и шестиклассницы из «Фэйр», которые хотят выйти из кампуса на прогулку, должны расписаться в огромном кожаном фолианте. Этот гроссбух с двумя откидными деревянными створками вместо обложки, совсем как папин Оксфордский словарь английского языка, лежит возле логова мисс Бликленд, ее сторожевой башни с прозрачными стенами, где она неустанно изыскивает поводы, чтобы обрушить свою изощренную бесчеловечность на какую-нибудь невинную жертву. За эту свирепость Эйдин терпеть не может мисс Бликленд: за записями в этой книге она следит с такой же неотступной бдительностью, как и за каждой своей подопечной, за каждым их шагом «дома», от открытого окна в спальне до звука воды в туалете, и всегда знает, кто на месте, а кого нет, кто куда вышел и с кем, кто тоскует по дому и кого тошнит в кабинке.

Подруги расписываются в книге, и Бриджид за спиной Бликленд показывает ей средний палец. Девочки объединяют свои капиталы (вместе набирается десять евро пятьдесят четыре цента), выходят за ворота и шагают по тропинке к магазинчику. Свобода! По крайней мере на полтора часа. В магазине Бриджид подмигивает старичку за кассой и берет десяток легких сигарет — как она часто утверждает, самой элитной марки в стране. Потом девочки переходят дорогу и направляются в запретную зону — на берег реки. «Река» — это сильно сказано, в этом месте она превращается в жалкий ручеек, но девочки как-то набрели на заброшенную, почти заросшую тропинку над самой водой, скрытую густой, буйной листвой, а рядом обнаружился разрисованный граффити мостик, под которым можно посидеть в уединении и поболтать.

Как только они усаживаются, Бриджид говорит:

— Я тебе говорила, что встречаюсь с Коннором в «Пике» в субботу вечером? А фотографию его показывала? — Она прокручивает экран телефона. — Полный отпад.

В лексиконе Бриджид страшненькие мальчишки — это просто мальчишки, симпатичные же — или «отпад», или «кайф», или высший класс — «улет». Причем из ее слов складывается впечатление, что каждый «улет» в Дублине в возрасте до двадцати лет крайне озабочен тем, чтобы залезть в трусы Бриджид Кроу. Если верить самой Бриджид, парни со всего Нортсайда неотступно преследуют ее: лапают за задницу в автобусах, прижимаются к груди в переполненном вагоне, — и по тому, как она об этом рассказывает, Эйдин чувствует, что это ей нравится. Еще Бриджид любит похвастать своими пьянками, перечисляя алкогольные напитки в таких количествах, что это напоминает список праздничных покупок. По ее рассказам, в прошлую пятницу она за каких-то три часа выпила четыре коктейля с ликером, три пинты пива и еще что-то — «уже не помню, к тому времени была косая в хлам». — Эйдин?

Это Шон. Непонятно, как он их так быстро нашел, но это он. На нем мягчайшая бежевая куртка под замшу и синяя рубашка с жестким воротничком поверх белой майки в рубчик. Он совсем не похож на ирландских парней. Эйдин сразу бросаются в глаза темные пряди жестких волос, падающих на плечи. Он смотрит ей прямо в лицо и улыбается неотразимой улыбкой. Полный отпад, кайф и улет.

— Привет… Ух ты, блин! — смеется он. — Закрой глаза на секунду.

Но Эйдин не закрывает. Она не отводит взгляда от Шона, а тот складывает ладони рупором у рта и кричит какому-то немолодому темноволосому мужчине на том берегу реки:

— Эй!

Они видят, как мужчина распахивает длинное темное пальто, открывая на редкость непривлекательное, рыхлое, нездорово бледное тело. Он совсем голый! Правда, эксгибиционист стоит далеко, в деталях его не разглядеть, как бы ему того ни хотелось, но Эйдин все-таки замечает темную щетку лобковых волос.

— Ой! — восклицает она с таким детским изумлением, что тут же готова провалиться сквозь землю.

Бриджид вопит:

— Медный гвоздик! — и они с Шоном покатываются со смеху.

Мужчина быстро застегивает пальто, взбирается на каменистый берег, спотыкаясь и путаясь ногами в траве, и бросается бежать, петляя между деревьями.

— И не появляйся здесь, пока не отрастишь пипиську подлиннее! — кричит Бриджид, и Шон хохочет чуть ли не до мокрых штанов. И зачем только она привела с собой Бриджид? Бриджид и за словом в карман не лезет, и бойкая, и опытная. А она, Эйдин, рядом с ней — безжизненная кукла, неодушевленный предмет.

— Теперь понятно, почему вы здесь тусуетесь, — говорит Шон.