Кевин мысленно пересчитывает содержимое своего кошелька — что-то около двадцати трех фунтов.

— Я догадываюсь, что у тебя произошло дома, Кевин.

— Мне кажется, это совершенно не…

— Четверо детей, как-никак, — холодно говорит Мейв и зажигает новую сигарету. — Знаешь, отец Мика в свое время поступил точно так же.

— Это другое. — Кевину известна эта гнусная история — она всем известна, хотя сам Мик никогда не затрагивает эту тему.

— Сбежал к молоденькой, когда Мику было всего полтора года. А я тогда была беременна Дейрдрой. Они своего отца не видели вот уже… да, двенадцать лет. Ты ведь не хочешь того же?

— Конечно, не хочу. Она сама меня выставила.

— На твоем месте я бы начала искать себя, вместо того чтобы сидеть с кислой миной и расчесывать раны. — Она смотрит на него и почти улыбается. — А теперь и чаю выпить можно.

Идея Милли — рвануть из этого дурдома — в деталях пока не продумана, но мысль об этом приятно кружит голову, а разработка плана придает осмысленность унылым дням. Она постепенно собирает запасы: пузырек имодиума (на тот маловероятный случай, если чертов понос прихватит ее в пути), пара таблеток амбиена и еще четыре штуки каких-то — бледно-голубых, продолговатых, в момент безрассудной, отчаянной храбрости прихваченных из ящика с лекарствами, который частенько оставляли без присмотра. Эти, должно быть, от депрессии или от тревожности — в сущности, неважно. Способов несколько: а) наскрести денег на такси, б) выяснить, какие автобусные маршруты идут в нужном направлении (хотя это не слишком удобно: бежать лучше всего под покровом темноты, а ночных автобусов так мало), в) добираться автостопом (сомнительно, но не стоит с ходу отметать этот вариант) и, наконец, г) идти пешком — наименее приятный план из всех: до Маргита далековато, для такого похода нужен запас провизии и воды. А значит, и груз будет намного тяжелее.

— Я хочу кое в чем признаться, заранее, — говорит Милли, обращаясь к занавеске между двумя кроватями в комнате 302. — Вот не знаю, вы религиозны или нет? Из всего, что я ненавидела в церкви, а я там много чего ненавидела, ничего не было страшнее исповеди. Бред, если вдуматься, правда ведь? Стоишь на коленях в черном ящике и выкладываешь все свои грехи человеку, который делает вид, будто сам ни разу в жизни не согрешил. Если бы еще это женщина была — ну, женщина-священник… — Она вздыхает. — В общем, так. Я сейчас на мели, и, думаю, вы бы меня сами выручили, если бы могли.

Однако, когда Милли отодвигает занавеску, она видит, что кровать миссис Джеймсон пуста. Впервые оставшись в одиночестве в комнате номер 302, Милли перебирает в уме невеселые варианты. Визит кого-то из родственников? Неслыханное дело. Проблема медицинского характера? Возможно. Милли слышит отдаленное шарканье ног за дверью и, уже ничего не опасаясь, подходит к казенному комоду соседки и нашаривает в дальнем углу среднего ящика вышитый кошелек для монет, который обнаружила еще вчера, но на грабеж не решилась. Она выгребает из кошелька всю имеющуюся наличность: сорок пять евро. Этого должно хватить.

Милли нажимает кнопку вызова.

Прошло уже несколько дней после прихода Эйдин, выбившего ее из колеи, — дней, полных раздумий и бесконечного перекладывания в голове частей этой головоломки. Во-первых, Милли не могла понять, почему связаться с Сильвией оказалось такой невыполнимой задачей. Они с Эйдин набирали ее американский номер еще дважды, после чего обе Гогарти волей-неволей пришли к выводу, что возможных объяснений только два: либо Милли перепутала цифры, либо Сильвия дала неправильный номер.

Все это было очень и очень странно. Или крайне подозрительно. Или совершенно невинно и вполне объяснимо. Всякий раз, когда в памяти Милли всплывают какие-то настораживающие моменты — этот неожиданный поспешный отъезд или то, что Шон, если подумать, совсем не похож был на больного — напротив, очень даже крепкий парень, — она вспоминает и саму Сильвию: добрую, заботливую, щедрую, пусть и слегка загадочную, непроницаемую, но опять же — кто из нас не таков? Кого Милли знает по-настоящему и кто, кроме разве что Кевина да покойного Питера, знает ее?

Эйдин составила список всех больниц на Манхэттене — выяснилось, что на этом узеньком островке их более двадцати. И ни в одной из них сейчас нет пациента по имени Шон Гилмор. Но Милли же знает, как скупы американцы на информацию — ни одна больница не станет без нужды разглашать сведения о местонахождении или состоянии частного пациента. Вот в Ирландии смотря на кого попадешь — может быть, на какую-нибудь разговорчивую медсестру, которая знает кузена невестки вашего соседа, а Америка — совсем другое дело. Так что, возможно, рассказ Сильвии все-таки правдив.

Милли нажимает кнопку вызова второй, третий, четвертый раз. Да придет уже кто-нибудь или нет?

Когда Милли вновь одолевают сомнения и в животе скребется беспокойство, она успокаивает себя, вспоминая о своем главном козыре — долговой расписке, лежащей сейчас где-то в Маргите. Сколько раз судьба Милли или еще чья-то зависела от клочка бумаги? Даже если Сильвия подписала ее лишь для вида, во что Милли трудно поверить, — как бы то ни было, где-то у нее есть документ, который можно законно предъявить, если потребуется.