Мик, всегда такой понимающий, в этот раз рассмеялся, скотина, когда Кевин позвонил и спросил, нельзя ли пока у него перекантоваться. Признался, что его выставили из дому, но всю грязь (во всяком случае, большую ее часть) предпочел не вываливать.

— Это была духовная измена, — объяснил Кевин и тут же поежился от стыда за эти выхолощенные слова. Однако он знал, что правда на стороне жены.

— О господи. — В голосе Мика слышалось отвращение — непонятно только к кому, к Кевину или к Грейс. — Ну конечно, можешь пожить у меня, без проблем. Но только той квартиры в городе у меня больше нет.

— Как нет?

— Длинная история.

— А где же ты тогда?

Пауза.

— Ну, в общем, я опять переехал к маме.

Теперь настал черед Кевина разразиться хриплым смехом. Он хохотал до истерики, так, что чуть не лопнул. Наконец, придя в себя, сказал:

— И у тебя еще хватает совести на меня наезжать?

— Иди ты, — отозвался Мик. — Ну что, до встречи?

Стоя в дверях комнаты номер 302, Эйдин наблюдает за своей бабушкой: та садится на корточки перед открытым шкафчиком миссис Джеймсон и запихивает два яблока и бутылку воды в наволочку со штампом «Россдейл».

— Что это ты делаешь?

— Эйдин! Заходи, быстрее, и закрой за собой дверь.

Бабушка, похоже, прячет сумку под стопку кардиганов своей соседки по комнате.

— Это что, нож? — спрашивает Эйдин.

Милли опускает взгляд и видит, что из ее перевязи торчит кончик недавно украденного столового ножика.

— Вот молодчина, — говорит Милли. — А я-то его ищу-ищу. — Милли прячет ножик в наволочку. — Хочешь фруктов?

Она уводит девушку на свою половину комнаты и показывает на тарелку несведенного тушеного чернослива, напоминающую чашку Петри, в которой мокнут крошечные мозги. Эйдин фыркает.

— Слушай, я ужасно рада, что ты пришла, — говорит бабушка. — Мне нужно попросить тебя об одном одолжении.

— Бабушка, помнишь, в пятницу вечером в машине ты говорила про Сильвию? После Нуалиного спектакля. Ты сказала, что Шон болен и что Сильвия увезла его в Америку. А ты знаешь куда?

— В Нью-Йорк. В специализированную больницу.

— Но куда именно? В какую больницу? Что тебе сказала Сильвия? Когда звонила?

— Хотела узнать, как я тут. Кажется, она по мне скучает. Мы, знаешь, очень с ней подружились.

— А о Шоне она что говорила?

— А ты разве знаешь Шона?

— Конечно, знаю! — раздраженно фыркает Эйдин. — Я же у тебя с ним познакомилась, ты что, не помнишь?

Бабушка говорит:

— А я и не догадывалась, что вы с ним подружились.

Эйдин опускает голову и в общих чертах рассказывает о своем внезапно прервавшемся, едва начавшись, романе.

— Не говори никому, обещаешь? Вряд ли маме с папой это понравится.

Бабушка что-то понимающе бормочет.

— Но теперь у него все хорошо, правда? Ты же говорила, что все вроде как успешно прошло?

— Да-да, — подтверждает бабушка. — Они вот-вот вернутся.

Эйдин с разочарованным вздохом опускается на кровать, хмурит брови и не знает, куда девать руки.

— Почему же он мне не сказал, что болен?

— Не знаю, Эйдин. Должно быть, не хотел тебя волновать. Может, просто позвонить Сильвии? Где-то тут у меня записан ее номер.

— Господи, бабушка, — говорит Эйдин, мгновенно светлея лицом. — Что же ты сразу не сказала?

Бабушка отчетливо помнит, что записала номер Сильвии, но, к сожалению, не столь отчетливо помнит, куда его положила. И тогда Эйдин, с бабушкиного разрешения, начинает обыск в комнате номер 302. Она перебирает скудные бабушкины пожитки, перетряхивает постель и обнаруживает разные диковинные предметы, совершенно в бабушкином духе: засохшие кусочки хлеба, засаленную маску для сна. А самое странное — приподняв матрас, Эйдин замечает под ним сборник карт с маршрутами городских автобусов.

Тем временем бабушка отдергивает занавеску, разделяющую комнату на две половины, и начинает рассказывать жутковатому иссохшему телу на соседней кровати о том, что происходит.

Мы тут уже с ног сбились — ищем номер Сильвии. Мой Питер всегда говорил, что я куда лучше умею терять вещи, чем находить. Эйдин непременно хочет его найти, потому что… Эйдин, можно я расскажу миссис Джеймсон всю эту историю, или лучше не надо?

Да, у бабушки точно не все шарики на месте.

Даже здесь от ее комода пахнет Маргитом — неповторимым запахом соленых водорослей и горящего угля. Он пропитал насквозь всю бабушкину одежду и все прочие вещи, способные удерживать запах, — как будто в ее доме не одно десятилетие плескались океанские волны. Вскоре Эйдин добирается до последнего неисследованного вместилища: пластиковой корзинки для мусора, стоящей у двери. Рассматривает и ее неприглядное содержимое — ватную палочку, всю в ушной сере, коричневую сердцевинку яблока, — а затем удрученно опускает корзинку на пол.

— Ты его, наверное, выбросила.

— Она еще позвонит, не волнуйся. И я ей скажу, что ты хочешь поговорить с Шоном. Но, слушай, детка, пока ты не ушла: у тебя деньги есть?

Эйдин пожимает плечами, достает телефон и вытаскивает из чехла свернутую пятерку.

— Вот все, что у меня есть. Бери.

Лицо у бабушки делается такое, будто она вот-вот заплачет.

— Ты просто самый настоящий…

— Да ладно. Бабушка, пожалуйста, подумай еще — куда мог подеваться этот номер?