«ПОЖАЛУЙСТА ПОЗВОНИ КАК ТОЛЬКО ПОЛУЧИШЬ Я ВОЛНУЮСЬ»

Они уже входят в огромную, недавно заново отделанную зону дьюти-фри, где их попутчики под бабушкино громогласное неодобрение в каком-то безумном раже хватают все подряд: ароматизированные лосьоны для тела, хрустальные вазы, огромные упаковки шоколадных конфет, чехлы для сотовых телефонов, все в зигзагообразных полосках, кошельки с овечками, фарфор, сплошь расписанный трилистниками. Бабушка на все это только фыркает и показывает на холодильные витрины рыбного магазина.

— Во Флориде такого не найдешь, — говорит она, выбирая вакуумную упаковку с копченым лососем.

— Во Флориде нет рыбы?

Стоя за спинкой бабушкиного кресла, можно закатывать глаза сколько хочешь.

— Ирландской нет, птенчик.

— Бабушка, — говорит Эйдин, — где же мы будем это есть? Может, там и кухни не будет?

Эйдин видит бабушкино лицо, и ей тут же хочется забрать свои слова обратно. Она вовсе не хочет ее обижать, просто ей пока трудно представить себе их ближайшее будущее. Мотель? Высотное здание? Палатка на пляже? Для Эйдин Флорида — пестрая мешанина фантазий, порожденных бесконечными голливудскими фильмами и интернетом. С таким же успехом это может быть Лос-Анджелес, Сан-Диего или Атланта. Фастфуд, обросшие щетиной серферы в гидрокостюмах, открывающих грудь ровно настолько, насколько нужно, Диснейленд, оплывшие мужики с золотыми цепями и непременным ящиком пива поблизости, оплывшие тетки в теннисных козырьках, с поясными сумочками неоновых расцветок. Что они с бабушкой будут делать после посадки? Угонят инвалидное кресло и будут изображать детективов в Клируотере? Забронируют номер и будут питаться копченой рыбой, пока не исчерпают свои жалкие денежные резервы?

— Ладно, бери, — говорит Эйдин. — Съедим в гостинице, да?

— Ах ты моя зайка.

— А как насчет сосисок? Можно еще вот эти взять.

— Не беспокойся, я уже взяла.

— Ты положила сосиски в ручную кладь?

— Нет! Кто же кладет сосиски в сумочку, что ты, дружочек.

— Я знаю, бабушка. Но в багаж их тоже нельзя класть. Во-первых, это просто неприлично. Нельзя же…

— Если честно, меня больше беспокоит ветчина.

— Может, ты и яйца взяла, бабушка? Зажарим яичницу перед выходом на посадку.

Бабушка смотрит на нее, вывернув шею и улыбается.

— Ну прямо вылитый отец.

В неласковом свете казенных ламп бабушкины глаза светятся теплотой, но они совсем провалились в бездонные глазницы, которые Эйдин всегда казались самой характерной чертой бабушкиного лица. Какая же она уже старая.

— Эйдин, послушай меня… Ты слушаешь?

— Скоро объявят посадку, лучше не задерживаться.

— Сейчас пойдем. Но послушай: пока что нельзя разговаривать ни с мамой, ни с папой. Нужно протянуть время. Вот устроимся там, тогда и сообщим им, что с нами все в порядке. Хорошо? Сейчас важно не навести их на след, понимаешь? Так что никаких сообщений, никаких звонков. Иначе твой отец из штанов выпрыгнет. Первым же самолетом рванет во Флориду, и тогда наша песенка спета, как говорится.

— Не рванет.

— Рванет, дружочек. Ты же его знаешь. Мигом примчится и вернет нас домой, можешь не сомневаться.

— Не примчится, — говорит Эйдин. — Не сможет.

— Еще как сможет.

— Я сделала кое-что ужасное.

— Что, рыбьих глаз ему в кофе подсыпала?

Эйдин смотрит на бабушку. Ей хочется откусить ей голову. Выцарапать глаза.

— Это не смешно.

— Ну прости, детка. Ты права. Прости. Меня занесло.

— Это вообще ни разу не смешно!

Бабушка виновато опускает голову, Эйдин занимает свое место за спинкой кресла, и они молча катят к стойке. Тут же она обнаруживает, что долго сердиться на бабушку почему-то не получается. Да, ее бестактная шутка ударила по больному, но ведь Эйдин и сама хороша, так что, можно считать, получила по заслугам. В конце концов, она ведь и правда уложила женщину в больницу ни за что ни про что. Наделала Дел.

— С ней все будет в порядке, — говорит бабушка, отсчитывая кучу мелких монет. — Она поправляется, ты же помнишь? Состояние стабильное. — Там, в Маргите, Эйдин согласилась лететь в Америку только после того, как бабушка, выдав себя по телефону за директора Миллбернской школы, выяснила, что Бликленд уже лучше. — Стабильное — это же хорошо.

— Тебе так прямо и сказали?

— В точности.

Они расплачиваются за рыбу и идут к своему выходу. Уже перед самой посадкой Эйдин понижает голос, хотя рядом никого нет, да никому и не интересны их разговоры, наклоняется к бабушке и шепчет ей на ухо о том, куда спрятала отцовский паспорт.

Отрезок реки, где она протекает через Миллбери, с дороги не виден. Кевин сворачивает в заросшую сорняками рощицу, из-под лохматых кустов тут и там выглядывает то упаковка от презерватива, то раздавленная пивная банка. Кевин доходит до конца длинной, скрытой от глаз тропинки и вскоре обнаруживает, очевидно, то самое излюбленное место девочек. Они оставили после себя целую кучу явных улик: окурки, пустой спичечный коробок, смятые банки из-под газировки. Кевин без особого воодушевления окликает Эйдин, но уже понимает, что ее здесь нет: это место кажется давно заброшенным. Он плюхается на землю и прислоняется спиной к большому камню. Там, в «Фэйр», Роуз Берд грозилась его закопать — выпад не только злобный, но и нелепый. Он только что потерял дочь — буквально и жену — фигурально выражаясь. Его профессия скоро будет никому не нужна. Его вклад в семейный бюджет сейчас равен нулю. А писательская карьера, о которой он некогда мечтал? Когда он последний раз писал что-то, помимо описаний диет знаменитостей или содержимого сумочки от кутюр какой-нибудь инженю?