Алина вздрагивает. Её миловидное кукольное личико обретает мраморный оттенок. На губах застыл изгиб, похожий на пугающий оскал.

— Я догадалась. Слишком маленькими жертвами ты отделалась.

— Вы догадывались, что у нас с Димой есть что-то? Знали, что я беременна от него, а не от вас с ним… в смысле, что я не суррогатная мать?

Стоит ли говорить мне о своих догадках? Определённо — нет. Любовница моего мужа совсем не тот человек, с которым я могу откровенничать. Она может играть на две стороны. Что, если они с Димой сговорились и прощупывают почву?

— Мне интересно другое — смогла бы ты любить Диму так же сильно, если бы узнала, что этот дом, машина, всё, что у него есть — принадлежит мне? Или муженёк забыл об этом обмолвиться? Этот дом получен по наследству… Машина оформлена на меня и подарена моим отцом.

Алина опускает голову и кивает.

— Мы бы с ним справились со всем. Я люблю его, и мне неважно, сколько денег есть у Димы. Он слишком дорог мне. Я хотела бы, чтобы мы просто могли пожениться и жить крепкой семьёй. Скоро у нас родится дочь. Дима так мечтал о ребёнке, и я смогу подарить ему красавицу дочь. У вас не получилось, а я смогу. Мы с ним будем счастливы.

Просит у меня помощи, но при этом успешно показывает злой оскал. Алина скалится, обнажая клыки, задевая меня за больное.

Я действительно не смогла уберечь нашего малыша, но теперь и не жалею, что тот не родился. Потому что с таким отцом он бы не был счастлив.

— Что ты думаешь делать дальше? Рассказав мне всё прямо сейчас? Не боишься, что я просто выгоню вас обоих?

— Вы этого не сделаете! Когда я спросила — любите ли вы своего мужа, вы ответили «да». Мой отец убьёт нас обоих, если вы прогоните. Возможно, вы ненавидите меня, но Диме вы не желаете смерти, хоть он и изменил. Вы просто должны знать, насколько он — мой отец — страшный человек. Я понимаю, что слишком рисковала, рассказывая вам правду, но больше нет сил лгать и смотреть, как любимый мужчина на моих глазах ласкает другую женщину. Вы расскажите Диме, что я призналась?

— Нет. Это всё усложнит. Для начала я попробую придумать что-то, чтобы обезопаситься и убедиться, что твой отец не приблизится. А потом… ты тоже мне поможешь.

— Как?

Я пока сама не знаю как, но теперь Алина будет танцевать под мою дудочку, иного варианта просто не дано.

— Узнаешь позже, а пока успокаивайся. Не хватало ещё, чтобы Дима узнал, что мы обе теперь играем на одной стороне.

Девчонка улыбается, а я думаю, что ей неизвестно такое понятия как любовь. Она не умеет любить, ведь в ином случае вела бы себя совершенно иначе. Но это всё не моё дело. Меня это точно не должно сейчас волновать. Я просто переиграю план, придумаю что-то… и заставлю девчонку сыграть в мою пользу, если потребуется. А пока…

— Я поеду на встречу. Надеюсь, мы друг друга поняли?

Алина кивает и улыбается.

Потрепать ей нервишки больше не получится… но я и не планировала повторно устраивать «жаркие встречи» с муженьком. Во второй раз такое уже не прокатит. Так что сделаю ему больно иначе. Как? Есть у меня мысли, но пока нет времени обдумать их. Сначала разговор с дядей.

— Сергей Григорьевич, к сожалению, не может принять вас, — говорит молоденькая домработница, понурив голову.

— Его нет дома? — продолжаю настаивать на своём я.

— Он дома, но сейчас он не в лучшем состоянии. Он просил передать, что гостей не ждал.

— А это не так важно. Вам придётся выбросить меня из дома… Или я встречусь со своим дядей.

Я прохожу, домработница ахает, а я не обращаю внимания на её возгласы. Почему он резко отдалился от нашей семьи?

Вхожу в дом, напрягаю зрение, потому что в темноте различить что-то крайне проблематично. В коридоре горит несколько маленьких лампочек, но тёмные бархатные обои давят, добавляя мрачность. Почему дяде так нравится готический стиль — не знаю. Раньше он был светлым, жизнерадостным человеком. Всё изменилось после смерти мамы. Так говорил папа, но я смутно помню своего дядю счастливым. Мне он всегда напоминал того самого старичка из «Рождественская история». Угрюмый, нелюдимый. Как его звали? Мистер Скрудж? Или я уже путаю с мультяшной уткой? В любом случае, я хочу поговорить с ним, и меня не спугнуть.

Заглядываю в зал. Шторы из красного блэкаута плотно задёрнуты. Свет не зажжён, но я вижу, как покачивается кресло-качалка, повёрнутое спиной ко мне. Случайные отблески света от камина попадают на него, но фигуру дяди разглядеть не могу. Кажется, что он полностью скрыт в кресле, утопает в нём.

— Ты такая же настойчивая, как твоя мать, — говорит хрипловатый голос.

Немного не по себе. Кажется, что попала в один из своих детских кошмаров.

— Мне важно было поговорить с вами. Вы единственный родной человек, оставшийся у меня.

— А твой муж? Разве не родной человек?

Неприятно говорить с человеком, скрывающимся от тебя.

— Сергей Григорьевич, простите! Я сделала всё возможное, но она всё равно прорвалась.

— Верочка, ты можешь идти. Оставь нас с племянницей. А лучше… приготовь мой любимый белый чай.

Дядя так и не спешит развернуться. Замечаю кресло, с которого я смогу посмотреть дяде в глаза, направляюсь к нему и сажусь.

— Ну здравствуй, Валерия!

Дядя улыбается, а я на мгновение застываю взглядом на его лице, не в силах сказать что-то или отреагировать на его приветствие. Худой, больше похожий на Кощея, бледные покровы кожи, но такая яркая синева под глазами. Коротко стриженные волосы с небольшой залысиной на макушке кажутся хрупкими. Не таким я помню своего дядю. Он всегда казался мне спортсменом, а сейчас… Что с ним стало? Смотрю, будто на чужого человека.