Представитель из уезда оказался очень осторожным. Он так гладенько прошелся по жизни Виктора Сергеевича, что не понять было, хвалит ли он его или хулит. Стоит ли всем помнить кипучую энергию его, умершего, по внедрению многополья, в организации совхозов и агропунктов или ограничиться лишь тем, что он, умерший, был представителем враждебного класса, но нашел в себе мужество своевременно перейти на службу советской власти.

Поулеглись после метели снега, спадало людское возбуждение.

Нина Витольдовна три дня не выходила из своей каморки. Не было на уроках и Кати.

Смерть Виктора Сергеевича как-то сразу примирила Евфросинию Петровну с ее коллегой. Потому что она стала вдовой. А это совсем не то, что разведенная женщина. Далеко не то!

По этому случаю моя половина дала немало ценных указаний вдове. Посоветовала, какие цветы посадить весной на могилке, какому кузнецу заказать железную решетку для ограды, как справлять девять дней, сорок дней, годовщину.

Справив поминки, Нина Витольдовна поехала на курсы. Притихшая и исхудалая девчушка осталась жить у нас. Временами меня пронимала такая нежность к этому ребенку, что замирало сердце. Но я никогда не позволял себе приголубить Катю на глазах у своей жены. Только изредка, помогая девочке решать задачи, положу руку на ее чернявую теплую головку, а у самого слезы на глаза навертываются. Как она, эта козочка, похожа на маму свою!..

Не дает мне спать мысль еще об одном ребенке.

Недавно повстречал я Диодора Микитовича. Пыхтел он, преодолевая нелегкий путь в глубоком извилистом ровике, что зовется сейчас тропинкой. Сошлись мы с ним, чуть ли грудью друг в друга не упираемся. Он в снег лезет, и я тоже.

– Тьфу, каналии! Тропинку и ту не прочистять!

– Откуда вы, Диодор Микитович? Здравствуйте!

– Да вот Титаренковы пригласили. У них невестка малость прихворнула. Чуть было не врезала дуба. Понимаете, босая на льду белье стирала... Живучие, эти каналии-мужики... Ну, ничего. Дасть бог, и поправится, коли не помреть...

О мерзавцы! Гром на головы ваши!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ, в которой автор продолжает начатый Иваном

Ивановичем разговор о спартанском воспитании

После того как закончили с бельем и раскидали его на плетне да на кустах смородины и жасмина, чтоб вымерзло, Яринка никак не могла согреться. И только поздно вечером ее тело стало наливаться теплом. И вместе с этой теплотой все внутри наполнялось тяжестью, будто в жилах текла не кровь, а подогретое живое серебро - ртуть. Яринка поначалу думала, что это усталость разморила ее. Но начало пересыхать во рту, в глазах почувствовала жар, горели щеки, и она отказалась от ужина и сразу же легла.

Данько долго играл с Тимохой в дурака, горячился, отчаянно хлопал засаленными, как блины, картами, пока бережливая мать не дохнула в стекло каганца.

– Тоже мне домовые! Полбутылки керосина за ночь спалят!

Вкатившись под кожух рядом с женой, Данько полез с объятиями. Яринка вскрикнула как ужаленная и толкнула его локтем. Данько зашипел от злости, зажал Яринке рот, но она с такой ненавистью вывернулась, что он, подобру-поздорову, отодвинулся.

– Зараза! Противный! Гадкий!

Яринка вся горела. Впадала в чуткую дремоту, видела пожары, мерещилось ей сырое мясо, и подсознательно поняла наконец - напала на нее хворость.

Как малый ребенок, раскидывала руки, перекатывалась с боку на бок, и Данько, которому она мешала спать, шепотом ругаясь, забрал подушку и улегся на лавке.

Яринку мучила жажда. Но знала - в этой хате никто ей не услужит. Спустила горячие ноги на глиняный пол и почти на четвереньках добралась в другую комнату. Нащупала ведро с питьевой водой, пошатнулась и, опрокинув ведро, облила стенку. Проснулась свекруха, прогундосила - а чума тебя забери!
– и снова захрапела. С мокрым подолом - стояла на коленях - Яринка кое-как напилась, со стоном поднялась и, шатаясь как пьяная, добралась до своей постели.

И все ей стало безразличным. Спать или не спать, встанет завтра раненько к привычной работе или будет лежать колодой, жить или умереть. Пускай ее осуждают, пускай оговаривают, Яринка не обмолвится ни единым словом, она далеко отсюда, ой-ой как далеко! Время не только остановилось, но и потекло вспять. И вот уже она не молодица, не чья-то невестка, а мамкина дочка. И все то хорошее, чего лишили ее после того, как она стала взрослой, снова вернулось к ней, десятками добрых рук обняло ее, ласкало и жалело.

И этих ласк было так много для нее, что она начала стонать. "Не хочу, не хочу!" - плакала, как пресыщенное сладостями дитя. И склонялась над нею мать и в своей нежности была так горяча, что Яринка задыхалась от излучаемого матерью тепла.

Потом была жатва, нестерпимый зной, короткая стерня колола ей босые ноги.

Затем она теряла сознание от жары. Прибегала мать, обливала ее теплой водой, и Яринка приходила в себя - и сорочка действительно была мокрой, хоть выкручивай. А далее Яринка умерла. И была счастлива, что ее смерть пришла без боли и страданий. Сколько продолжалось состояние небытия, она не знала.