Однажды мой муж-ученый не удержался и стал в шутку, хотя и с любовью, поддразнивать Гопала – так мы стали тогда называть Шри Кришнапрема. «Если бы моя овдовевшая бабушка стала соблюдать все эти ритуалы, – заявил он, – я бы мог это понять. Но у вас совсем другая история жизни. Когда учились в Кембридже, вы, должно быть, частенько ели говядину! Как вам удается соблюдать такие ортодоксальные ограничения?»

Гопала это совсем не рассердило. Он рассмеялся и ответил так, что сразу завоевал наше уважение (мой муж больше никогда не шутил по этому поводу): «Во-первых, я уверен, что в нашу эпоху безразличия ко всем общественным и индивидуальным ограничениям любая самодисциплина, внешняя или внутренняя, приносит большую пользу. Кроме того, получается, что такой путь проложили мои предшественники, достигшие цели. Разве я могу, едва ступив на этот путь, сказать: „Я буду делать это, но не другое, принимаю только эту практику?“ Я принимаю всё». И он в самом деле так жил.

Когда он бывал у нас в гостях, наши беседы никогда не были формальными, напыщенными, не превращались в споры; мы затрагивали удивительно широкий спектр тем. Он умел поразительно четко и планомерно обобщать сказанное и приходить к убедительным выводам. Буддизм и теософия (ранние увлечения, которые привели его в Индию) продолжали занимать определенное место в его размышлениях. Гнозис Плотина и греческих неоплатоников, символы, мифы, сны и их психологический смысл, суфийские мистики, возможно, Уайтхед или Пьер Тейяр де Шарден были для него источником поразительных сравнений и параллелей. Он также говорил о Шанкаре и философии адвайты, опираясь на свой личный опыт исследования оригинальных санскритских текстов. Мне запомнился его комментарий: «Сдается мне, Сат-Чит-Ананду сложно любить! Адвайтисты, похоже, довольно сухие люди». Будучи бхактой, он, конечно, соотносил всё с Господом Кришной – Тхакуром; так он называл Его.

Спокойную и глубокомысленную атмосферу Миртолы не разрешалось нарушать ни газетам, ни радио, поэтому во время своих периодических неизбежных поездок на равнины Кришнапрем казался человеком, прилетевшим с другой планеты. Он отказывался связываться с проблемами этого мира. Да и зачем, если он сознательно отошел от мира? У него была одна цель – «попасть в мишень Бессмертного стрелой „я“, отточив ее медитацией, и соединиться с Ним». Он с чувством отмечал, что мы – последнее звено, связывающее его с миром.

Однако он не мог не замечать заголовков какой-нибудь из трех ежедневных газет, которые лежали на столе. «Как я вижу, – замечал он, – новости такие же, что и в прошлом году. Снова где-то воюют. Повышают налоги. Люди погибли в очередной авиакатастрофе. Но что по-настоящему изменилось?»

«Вы пропустили одну крайне важную новость», – ответила я. – Вы ведь не слышали, что умерла королева Виктория!»

Когда в девять часов мы включали радио, чтобы послушать выпуск новостей из Дели, он незаметно вставал, брал с полки томик английской поэзии, откидывался на спинку дивана, скрестив ноги, и тут же погружался в чтение. «Вы вообще слышите радио?» – спросила я как-то вечером; мне в самом деле было интересно. «Да, – ответил он со своей далекой планеты, – как неразборчивый фоновый шум».

Впрочем, иногда в разговорах за чаем мы волей-неволей касались какой-нибудь насущной злободневной проблемы. В таких обсуждениях он надолго не задерживался в плоскости сухих фактов. Касты? Да, несомненно, касты в их прежней форме потеряли смысл и должны исчезнуть. Но в конечном счете не поплатимся ли мы утратой духовных ценностей за нынешнее увлечение реформами, индустриализацией и статистикой, где людей сводят к голым цифрам? Разве Индия, если будет сохранять свои корни, не сможет стать чем-то большим, чем второсортная копия Запада? «Но, конечно, – заключал он (вновь возвращаясь к прежней теме), – за ниточки дергает сам Тхакур. Мы движемся так, как Он захочет. Мы танцуем, когда хочется Ему».

Когда китайцы просочились в NEFA [17] , я, как обычно, стала говорить, что меня беспокоит возможность того, что китайцы могут реально захватить Индию, а с их приходом распространится коммунизм. Он на мгновение задумался. Затем, вспомнив один эпизод из «Махабхараты», спросил: «Помните, как во время битвы на Курукшетре Ашваттхама едва не убил Арджуну? Он уже запустил свое оружие – Брахмастру, которую ничто не могло остановить или сбить с пути, пока она не достигнет цели. Тогда Кришна надавил стопой, и колесница погрузилась в землю на пару футов, а роковая стрела пролетела у них над головой, не причинив никакого вреда. Я уверен, что в критические моменты Кришна всегда так поступает. Индия спасется. Индия никогда не потеряет свою душу».

«Превосходно, – неуважительно перебил его мой муж, – но вы забываете, что когда Господь создавал вселенную, не было школ и колледжей, не было даже меня, чтобы дать Ему совет. Как же Он поймет, что в самом деле полезно для мира? Когда людям не нужен дождь, Он посылает потоп, а когда гибнут посевы, с неба не упадет ни капли. Пусть уже возьмет академический отпуск, съездит в Кембридж или Гарвард и займется современными науками….Но нужно признать, – добавил он затем, как бы уступая, – что порой Он может быть очень мил – если захочет!»

Тогда уже, кажется, пришло время для вечерней медитации. Гопал и Ашиш обычно уходили к себе, а мы – к себе, в нашу маленькую комнату для медитации, чтобы все могли поклоняться Богу, молиться или медитировать так, как хочется. Однако иногда они присоединялись к нам, и тогда Гопал начинал петь бхаджаны – так красиво и трогательно, что мы не могли сдержать слез, а Ашиш аккомпанировал ему на барабане.

С годами мы стали замечать, что постепенно распорядок дня Кришнапрема мало-помалу меняется, хотя и несущественно; менялись поверхностные детали. Он уже давно отказался от обедов на веранде. Теперь они ели вместе с нами, но в таких случаях мы готовили что-нибудь вегетарианское. Он стер вайшнавский знак на лбу – желтый символ U с тонкой черной линией по центру, которая спускалась к переносице. Он перестал носить свою малу из бусин тулси, а если и носил, то прятал ее под новым видом одежды, которую он стал носить ради удобства – это был прямой отрез хлопковой ткани цвета геруа [18] , подшитой по бокам, но с отверстиями для рук и вырезом для головы посередине. Он обвязывал это одеяние по талии свернутым куском ткани, а зимой надевал сверху старый свитер. Это была не самая привлекательная одежда, но, впрочем, его не заботил внешний вид. Он перестал давать посвящения. Теперь этим должен был заниматься Ашиш. Едва ли он и раньше был самолюбив, но теперь самолюбие, казалось, совсем исчезло. Однажды после ужина, когда он уже прополоскал рот холодной водой, ему запоздало принесли кувшин теплой воды. «Я уже прополоскал рот», – сказал он. «Но вот же теплая вода!» – настаивал мой муж. «Хорошо», – любезно ответил он и покорно снова прополоскал рот.