И — да, шланг, соединявший скафандр с внутренним объёмом корабля, а также с баллонами, отсоединён, но клапан не открылся. Не понимаю, в чём особо проблема, в любой момент могу поднять вверх стекло гермошлема, и отчего биографы Гагарина в моей прошлой жизни так переживали — не знаю. Я не спешил и задержал дыхание, воздуха в шлеме, отделённом от комбинезона эластичной мембраной, хватит на пару полноценных вдохов-выдохов.

Спасибо парашютной подготовке под Энгельсом, чувствовал себя совершенно спокойно, покачиваясь под наполненным куполом. Мог спокойно отпустить одну руку и открыть щель в шлеме, когда в нём стало душно.

Лицо моментально покрылось ледяной влагой, очень холодной от потоков воздуха, я как раз проходил плотные облака и миновал их, когда до поверхности осталось менее километра.

Сколько хватало глаз — до горизонта расстилалось «зелёное море тайги», только очень тёмного оттенка. С момента, когда товарищ Кедр убедился в тщетности попыток включить ТДУ с земли, а «Восток» нёсся со скоростью около восьми километров в секунду, прошло, видимо, около минуты или больше. Плюс избыточная высота орбиты и дополнительная масса благодаря приборному отсеку. Похоже, я перемахнул через Урал.

В остальном судьба мне благоприятствовала. Чёрный шарик «Востока» обогнал меня. И на пределе видимости слезящимися от резкого ветра глазами я рассмотрел купол на деревьях, после чего вцепился в стропы с соответствующей стороны и понёсся в сторону приземления корабля. Снова захлопнул шлем, потому что опасность удушья казалась в ту секунду детским лепетом по сравнению с предстоящим ударом.

Кто влетал в сосновый лес со скоростью четырёх-пяти метров в секунду, да, это не первая космическая, но парашютист не защищён ничем, кроме желания жить, тот меня поймёт. Каждая ветка лупит так, будто десятилетиями росла ради единственной задачи — тебя убить. Ноги сжаты, потому что если что-то угодит в промежность… потребуется новая промежность, а это не продовольственный магазин в Луостари, её так просто не отстроить. Наконец, финиш, обнаруживаю себя висящим на стропах, до земли — метров, наверно, десять. Высота третьего этажа.

Ну и что? Положение незавидное, стрёмное, когда меня найдут, знает только товарищ ХЗ, а я качался в подвесе как на детских качельках и вопил от восторга. Как бы то ни было, космический полёт завершён успешно, я могу честно смотреть в невидимые глаза прежнему Гагарину, чья личность где-то глубоко закопана во мне внутри.

И вообще, наши пути, его протоптанный и мой новый, с этого момента разошлись. Его встретили поволжские колхозники с шансом угостить граблями по макушке, приняв за американского лётчика-шпиона наподобие Пауэрса, меня встречает… Медведь-тайга? Пистолет против крупных хищников всё равно был бы бесполезен, разве что для боя с инопланетянами на орбите. Не жалею, что с ним расстался.

Плюшевый заяц вряд ли поможет, нож-стропорез оказался актуальнее. Я отхватил пучок строп, и меня качнуло ближе к стволу сосны, где, став на толстые ветви, избавился от подвесной системы. Купол, считай, потерян, один его никак не стащу. Пусть висит, видимый с воздуха. Но остаётся надежда на парашют спускаемого аппарата.

Спустившись на снег, напоролся на очередное препятствие: а в какой, чёрт побери, стороне, спускаемый аппарат? Над головой верхушки сосен и брошенный парашют… Напрягшись, вспомнил, в какой стороне виднелось слабое солнечное пятно, из-под сосен едва различимое, шарик корабля в той стороне. Ладно, определил направление, вроде как правильное, и потопал, увязая в снегу по щиколотку, а то и по колено. Ветра нет, следы не заметёт, снег плотный, днём наверняка выше ноля, всё же апрель. Если в течение получаса не увижу подкопченную цель, вернусь назад и снова включу соображение.

Повезло. Спускаемый аппарат обнаружился, он был близко и достиг снега, основательно изодрав шёлк парашюта о деревья, вес корабля — несколько тонн.

Если опустить причитания на несправедливость жизни, подбросившей дополнительные невзгоды, меня обнаружили через несколько холодных часов. Теплозащитный комбинезон под тканью скафа выручил, но не совсем. Я наломал валежника, развёл огонь, использовав на растопку чистые листки бортового журнала, подкрепился пищевыми припасами, что не съел в космосе. Спалил много, тем не менее, как ни крутился у костра, подпрыгивая и приговаривая «надо меньше пить», вспоминая фильм «С лёгким паром», задубел, пока не услышал звук, в тот момент куда более прекрасный и желанный, чем «Времена года» Вивальди. Сначала едва различимый, надо мной разлился шум авиационных винтов. Я выскочил, начал скакать и орать. Вытащил из кабины пистоль и высадил все заряды в воздух. Вряд ли меня кто-то услышал, но освещённую костром оранжевую фигурку на снегу рассмотрели даже в сумерках.

Самолёт продолжал кружить, надвинулась ночь, вскоре к нему в дуэт добавились хлопки вертолётных лопастей, вниз ударил луч прожектора, упала верёвочная лестница. Наверно, должен был спуститься кто-то из спасателей, но у меня не хватило мочи ждать. Цепляясь неудобными перчатками скафандра за ступеньки, я взлетел наверх, у самого люка в плечи вцепились две пары рук и втянули внутрь. Один из парней спросил: космонавт? Хотелось буркнуть: нет, Пушкин, но второй оказался на порядок сообразительнее и без единого слова протянул флягу.

Чистый спирт прокатился огненным шаром до желудка и будто не остановился там, тёплая волна брызнула в окоченевшие ноги и в руки. Понимая, что нельзя прерываться на вдох-выдох, я опорожнил половину фляги, грамм, наверное, сто, потом уткнулся лицом в весьма душистый отворот тулупа спасателя, оттуда из глубины овечьей шерсти просипел:

— Запить-закусить есть?

— Сало с чёрным хлебом будешь?

Он ещё спрашивает!

Я умял шмат сала и краюху, снова попросил флягу и воды. Что было дальше — хоть убей не помню, в Свердловск привезли тело первого космонавта — живое, но не реагирующее на раздражители по причине очень крепкого сна.