Ох.

Вечер.

Пора бы.

… Ой.

Солнышко скоро спрячется, мы пошли на тропу, где обычно медведь ходит по своим каким-то серьёзным делам. Два наших семизарядных карабина, так они называли оружие, которое было положено по технике безопасности. Такую тяжелую игрушку таскали на своих, далеко не богатырских плечах, носили, ежедневно, на маршруте, весь световой рабочий день. Работали днём, искали серебро и золото, но я и не знал, не ведал, как это оружие применять, когда появляются перед твоим носом званые гости или дичь.

… В народе говорят, что в жизни всё бывает, и на а, бывает, и на б бывает.… Но у нас, в отряде ещё вот такое, не поверил бы, но было. Бывааает…

*

… Молодой парень, был в отряде. Так он, медведя, огромного как мамонт, встретил, однажды. Потом ещё попозже, чесал, щекотал ему ахиллесовы пятки, другой медведь. Вот везунчик.

Остался, таки с нами, живой. И крыша не поехала…не задрал его Мишка, и от страху не улетел в Райские края.

Один был на маршруте, хотя ходить в одиночку категорически запрещено было, по технике безопасности, а ему, видите ли, захотелось малинки, говорят зубы, цингу, хорошо лечит. Ой, нет, укрепляет. Цингу, как рукой снимет. Зубы потом вырастают большие и крепкие, как у бобра, клыки, даже загнутые, как у дикого вепря, вырастут… Бываает.

Сам Миша, был неизвестной породы – национальности. Мама русская, а папа, он, как и она, тоже не докопались до истины, то ли чукча, то ли беглый каторжанин, непонятной национальности. Они-то виделись в тайге маловато – всего одну ноченьку. Мама так и не разглядела его хорошо, темно было. Ночь всё-таки. Пожалела мужика неизвестных краёв, и заблудившегося во времени, принесенного попутным ветром в эти таёжные дебри. И вот плод этой встречи-импровизации…родился ровно через год. Видимо запоздавший, перезревший был плод этот Миша-самородок, для его мамы. Она уже и не надеялась хотя бы, когда-нибудь, кого ни будь, иметь, как все люди, мужа и сына… хотя бы какого. Разговаривал невнятно, да и речь была какая – то перезревшая.

И, и лицом не вышел.

Это, конечно, не совсем брак, но… Мужественный, загорелый, мужчина, парень, где только можно таак загорать?… Азиатское плосковатое и, огромный нос, как у обезьяны с острова Комодо, он сам так говорил. Какой-то злой юморист-студент, биофак, так пошутил. Так вот это чудо, было в отряде и выполняло туже работу, за такие же рублики, как и мы, студент геологического института и студент, почти созревший художник, живописец и косторез. Работали на равных, рыли в вечной мерзлоте ямки – капуши, промывали грунт, выковыривали оттуда самородки серебра да золота, по крайней мере, надеялись, тем более в документах написано, серебро и золото. Жила. Но эту самую жилочку, да ещё вперемежку с землёй, нужно было найти, докопаться до неё в этой вечной мерзлоте – комариного царства и их сородичей. Родня такая: оводы, гнус, осы, шершни и ещё много видов и подвидов,– их родных и близких, готовых грызть, кусать, жалить.

Так вот, этот Миша, далеко от лагеря нашего, чмокал, своими губам, не срывая ягоды малины. Слышал, как-то, что медведи, губами срывают ягоду малины, сосут как дети пустышку. И чмокают губами, как крымские мужики пробуют «Изабеллу»– душистое крымское вино. Так балдеют и медведи, у них пальцев нет, а тесть наш про таких умельцев говорил «пальцами не умеешь работать, значит сам пальцем делатый». Но миша, который медведь, хоть пальцев не имел, но не крашеными маникюрами и педикюрами хорошо и быстро снимал скальпы с головы нерасторопных медвежатников… Видимо, и наш Миша тоже руками не хотел ягоды рвать, колется. Не прав был дед наш и юмор жестяной какой-то.

Так Миша ходил и забрёл далеко от нашего домика-времянки, где работали и проживали геологи. Миша так увлёкся малиной, что ему почудилось…кто-то, ещё его передразнивает и также громко причмокивает. Интересно стало, да кто же этот шутник? Раздвинул, ветки… а тааммммм… он даже, потом, спустя месяц, интенсивной реабилитации, – маршрут, кайло, лопата, по пересечённой местности, рассказывал, а у него губы прилипали так, что только мог мычать, чётко, чистым, ясным, смешанным, русскобурятсконенецким наречием, без акцента, сказал:

«Миша, уходи», так громко прошептал, что миша, который в лохматой одёжке, отпустил ветку малины, правда уже, без малины и листьев-амортизаторов, но с кучей колючек, которые обожгли всё лицо, шею и уши, он-то тянул ветку с медвежьей силой, вот она и отрезвила Мишу от смертельного шока с оцепенением… всех органов и членов его, далеко не спартанского тела… и они, оба, как по команде генерала Топтыгина сделали шаг назад, глядя в ясные улыбающиеся глаза, друг друга, тот, который без шубы Миша, тоже шагнул назад и как испорченная пластинка тридцатых годов в патефоне, повторял – ми ша аа, …уходи, ми шша, уходи…

Прибежал в наш бивуак и всё продолжал шептать и убеждать своего тёзку…ретироваться. Шептал много. Много, много, много раз…

Прибежал, прилетел почти нагишом.

Одежду его, правда не из брезента, была штурмовка и брюки, он оставил на колючих кустах малинника, а клочья каких-то тряпочек болтались там, куда не доставала карающая рука шиповника, малины, сухих веток, которые смеясь, срывали с него, когда нёсся на последней скорости уважаемого тогда автомобиля З.И.С, 5, который на фронт возил прекрасных девушек-«Катюши» их величали ласково…