Шрифт:
А… а, а тот, который был ещё недавно, вечером, сегодня…
… Заяц сидел, нет, лежал, согнувшись «в три погибели», как говорил потом зоотехник-ветеринар… Он, остатки зайца, не сидел и не лежал- валялся на боку голова лежала на травке, а туловище…
Спина, как мама родила, ни пуха ни пера. Голенькая, только зубчики позвоночника торчали, почти по всей спине. И, обдирашка, так его прозвали потом, когда он всё-таки выжил, вынесла душа, хоть и не поэта. А, тогда, в тот роковой час… часть его шубки лежала-валялась где-то в углу крольчатника загона вольера…
Отправили его в лазарет для реанимации, в отдельную клетку- палату, надеясь на реабилитацию.
Бабушка слёзно просила не мучить его и усыпить, но дед решил спасать. Всё-таки мужицкое отродье, хоть и не человек, понимать надо. Он, дед, как бабуля его гладила – величала… ты, чёртов … херрург. Ты не ветеринар. Ты клятву Гиппократа, слышал по репродуктору, брехунец передавал? Слышал, а не понимаешь как ему, бедолаге, сейчас плохо. Завтра узнаешь. Не дам и стаканчика даже изабеллы. А о перцовке даже не мечтай.
Осиротевший гарем кроликовых зайчих, затих. Ах, какой демографический всплеск угробили – каждая маточка – мамочка приносила бы по десятку и более маленьких, потом пушистых и крупных, заячьей крови и масти. Ах, хорош был хозяин этого роду-племени. Глава семейства, – Заяц.
Вот теперь он на санаторном питании, отдельная квартира со всеми удобствами, парк культуры и отдыха ему, пожалуйста – зелёную лужайку. А мы, бедные, осиротевшие, думали крольчихи, в клетках мучаемся от естества так потребного для блага всего народа и заячье – кроликового жития, но не бития… и … таакоого…
– Вот мужики кобели, бегают по чужим бабам, а домой приползают…устал, отойди, работал как вол, как ишак, пела бабушка свою мелодию. Вот бы вас так жёны гладили, кочерёжкой.
Не повезло этому зайцу, не смог, дело сделать, самочкам – крольчихам, наа, тебе, получай. А они теперь бедненькие бегают. Природа требует своё, даже друг на друга прыгают. Эх, вы, люди, думают они, не понимаете, что мы вам хотим помочь…увеличить поголовье на радость вашим желудкам…
Так с горькой думой на лице сидели и скучали несостоявшиеся кроликоматки, так и не ставшие теперь многодетными мамашами…героинями.
А бабуля вывела своё резюме-приговор… и спела деду такую песенку.
–Не суй свой нос туда, … даже собака не догадается, куда.
Но дед, решил отпарировать.
– А помнишь, как тебе внучка нос утёрла, за твой язык. Иш тыы, набросилась на меня, – с цепи сорвалась. Вспоминай, вспоминай. …Внучка поставила чернильницу тебе поближе и говорит, – бабушка, бабушка, сунь нос в чернильницу, ты глаза выкатила на лоб.
– Не помнишь, забыла?!
– Ты это, что такоё говоришь, внученька?
– А что. Ты всегда свой нос суёшь во все дырки, хотя тебя и никто об этом не просит…
Знали, понимали, кто они теперь, и дед, и бывший заяц…
Осиротевшие в эту почти Варфоломеевскую ночь, теперь уже бывшие, героини, решили, он их разлюбил. И дали ему урок за измену-шкуру содрали живьём.
… Также, говорят, царь батюшка, однажды, в России, давно это было, наказал одного судью, тот отправил в тюрьму незаконно, невинного сына бедняка, за воровство.
Вот бы сейчас наказывали виновных, как фальшивого евнуха.
… А, верховный суд, – в лице деда и бабы, пересмотрели и решили оправдать, всех…за, такое…
Но было уже поздно.
Жлоб
Хороши осенние тёплые крымские вечера старикам. Вот и сидят на пригорке сын и зять толкуют.
– Вот ты говоришь в войну лошадей ели. Это чё, лошадь это чаво, мясо ды мясо. Вот мы, коль война ушла уже совсем, ды и в войну, в дяревне, усё ели…Сосед мой, по огороду был, Лягушкой его звали…
– Что, фамилия такая, или лягушек ел?
– Ды лягушки то чаво, мясо ды мясо. Вон французы, говорять ихнее мясо – деликатеса…
– Неет, его по свойски так звали.
– А я думал фамилия.
– Дурашёк, ты и есть дурашёк.
– А что украинские фамилии? – Галушка, Не туды хата, Вырви хвост. Во, красота. Что ты скажешь?!
– Галушка, лягушка, какая разница?
– Да что твои хохлы, они усе придурки. Вырви хвост… Гыы!
– Нет, батя, украинский язык, танцы, песни, говорят, похож по певучести на итальянский.