Наутро Аня так и не смогла определиться. Дом завораживал её уже по -настоящему, и его нужно было приводить в порядок. С утра она внимательно осмотрела место, откуда вынула шкатулку. Ей стало ясно: тот, кто прятал клад, явно не собирался им пользоваться: чтобы достать шкатулку, нужно было разрушить стену, как это сделал пожар.

Хоть бы записочку положили, – почему-то происхождение драгоценностей волновало её не меньше самого факта обретения целого состояния. В её юридической практике не было подобных дел, и она принялась вспоминать, сколько придётся платить налога, если она заявит о находке. Выходило, что клад – её собственность, он найден не в земле, а внутри помещения, унаследованного ею и принадлежащего только ей. Аня пожалела, что нет выхода в Интернет:

Хоть бы цену монет узнала! А так только гадать остаётся, сколько это стоит. Но на квартиру и кое-что, конечно, хватит. Стоп, дорогая, а ты способна расстаться с этой красотой?

Она то раскладывала на столе украшения, то примеряла, то восхищалась, то приходила в ужас, чем ей всё это грозит: два гарнитура, один краше другого, пара старинных браслетов, изумительный перстень.

Кто же его носил? Интересно, бабушка Лиза знала об этом кладе? А может, она его и спрятала? Так, так, по документам дом был построен в 1940 году, и бабушка говорила, что заселились они в новый дом перед войной. Чьё же сокровище: бабушки или деда. Скорее всего, бабушки, слухи о её матери-дворянке Ксении были неспроста. Как жаль, что меня тогда всё это не интересовало. А может, дед Илья? Тут, вообще темно, неизвестно даже, как он оказался в Сибири. Страшная жизнь была. Даже детям своим ничего не говорили: боялись, что те могут проговориться.

Аня почти не помнила дедушку Илью. Он умер, когда ей было пять лет. В бабушкиной спаленке на комоде раньше стояла фотография седоусого и очень строгого, как казалось Ане, деда. Бабушка редко сидела без дела, только перед этой фотографией. Несколько раз она заставала бабу Лизу, непривычно печальную, как будто чужую. Увидев внучку, та подхватывалась, начинала снова хлопотать. Аня помнила, что совершенно особенным для бабушки было второе августа, Ильин день. За всё детство раза три – четыре Ане случалось в этот день гостить у неё. Баба Лиза с вечера стряпала хворост, варила холодец. Наутро пекла сладкие блинчики, варила кисель и торопливо собиралась к автобусу, брала с собой внучку. Ехала в Залари, всегда на одно место – площадь, где с одной стороны раскинулся базар, а с другой – старый парк. Если был воскресный день и базар работал, бабушка давала внучке денег на мороженое, просила знакомых присмотреть за ней, а сама уходила. В будни Анечка качалась на карусели у самого входа в парк. Отлучка бабы Лизы всегда была недолгой. В последний раз, за год до её смерти, повзрослевшая уже Аня на качели не пошла, а просто стояла у парковой стены. Старинный парк, небольшой, но когда-то ухоженный, теперь зарос травой, среди разросшихся деревьев и кустов ещё проглядывали чьи-то гипсовые статуи и остовы аттракционов, какие-то постройки. Бабушкина фигура то появлялась из-за деревьев, то исчезала. Девочке стало скучно и она пошла на поиски бабы Лизы, нашла её сидящей на скамейке. Бабушка смотрела на Аню, но не видела: она плакала.

Бабуля, тебе больно? Ты упала? Ничего не сломала? – кинулась к ней внучка. Баба Лиза потрясла головой, белейшим платочком промокнула глаза, только потом тихо ответила:

Что ты, милая, притомилась я, не пугайся, солнышко.

Возвращались к машине в молчании, Анечка заметила, как неохотно бабушка покидала сад, и крепко держала её за руку. По дороге ей пришла мысль, не прихватило ли у бабы Лизы сердце, Аня решила, что сегодня не отпустит её на кладбище одну. Она не раз бывала у дедовой могилы, но впервые это случилось в Ильин день. Там, глядя на бабушку, с пронзительной ясностью она поняла, что у бабы Лизы когда-то была другая жизнь, и что не всегда главной заботой её было накормить внучку. Сейчас Анна ругала себя, что не расспросила бабушку о деде Илье ни в тот вечер, ни позже. Пятнадцатилетняя девочка сумела уловить боль и тоску старой женщины, но постеснялась говорить об этом. А через год баба Лиза умерла.

Ладно, хватит тут, как царь Кащей над златом чахнуть, пора домом заниматься. Не готовит ли он ещё каких-нибудь сюрпризов?

Убрав сокровища, Анна приняла решение сделать ремонт дома. Ольга Петровна посоветовала дом побелить и тщательно вымыть, чтобы убрать запах гари. Бревна не прогорели насквозь, можно обойтись без их замены. Некрасиво, конечно, получалось, но как временная мера сойдёт. Весь день Аня занималась ремонтом, вечером упала без сил на кровать, с гордостью обозревая плоды трудов своих и вдыхая запах свежести. Уже засыпая, вспомнила просьбу ночной гостьи: не снимать кольцо. Решила, а почему нет? Вдруг опять что-нибудь присниться?

Семейная летопись. 1930-е

С-под копыта коня

Путь один – в небеса.

Конец НЭПа на исходе двадцатых годов для русской деревни стал трагедией окончательной и бесповоротной. Индустриализация страны требовала немалых средств, крестьянской Руси была предначертана роль донора. О добровольности речи не шло. Деревне предстояло не просто отдать лишнее. Власть собиралась изымать всё!

Илья родился в тринадцатом году и до десяти лет имел семью. Невысокого роста, тихий и неконфликтный, он, враз потерявший родственников, стал беспризорником. Им помыкали. Пройдя страшную школу жизни в подворотнях и детприёмниках, волчонком всё же стать не сумел. Помешали мягкий характер, воспитание, полученное в большой семье приходского священника. К четырнадцати годам он окончательно убедился, что горький хлеб батрака всё-таки лучше ворованного. Илья так и остался малорослым, но силёнка в руках-плечах появилась, смышлёностью тоже бог не обидел. Так и выживал. Ощутив, как плотно стала власть нажимать на поволжские деревни, с артелью взрослых мужиков подался в Сибирь. Так он оказался в старинном селе Тыреть. Село привольно раскинулось вдоль железной дороги, в одном из дворов подвернулась работа, сначала временная, летняя. Хозяин Степан всем видом своим напоминал доброго молодца из сказки, усадьба его процветала, и хозяйка была ей под стать. Смирный и работящий парень хозяевам понравился, они оставили его на зиму ухаживать за скотом. Наступал двадцать девятый год. В принципе, хозяину повезло: он умер быстро и красиво. Ему ли, гордому красавцу с горячим нравом и властному хозяину, было смириться с подступавшей коллективизацией. Как отдавать мельницу, которую ставил вместе с отцом? Каково смотреть на выхоженных тобой жеребят, когда их начнут сводить на колхозный двор? Коней Степан любил особенно. Лёгкой пулей летал по своей улице, так что она стала единственной в Тырети, где не лежали, купаясь в грязи, толстомясые свиньи. Соседи со Степаном предпочитали не связываться: в гневе был лют. Вот и в тот день он, с утра уехав на мельницу и обнаружив там непорядок, исхлестал плетью работника и весь день работал за троих. Домой возвращался стремглав, ещё издалека увидел раскрытые ворота, а во дворе, на высоком крыльце жену свою Алену. Его как всегда ждали. Степан любил влетать во двор на полном скаку, слегка пригибая голову перед воротной балкой. Но в этот раз пригнуться не успел. От страшного удара глухо содрогнулись лиственничные ворота, на землю Степан упал уже мёртвым. Лишившись седока и почуяв беду, жеребец обезумел. Илья успел перехватить Алёну, кинувшуюся к мужу, иначе лежать бы ей рядом с ним. Когда жеребец успокоился, уже набегал народ. Так в одночасье рухнула налаженная жизнь. Осталась Алёна одна с двумя детьми, за год хозяйство сократилось в разы: что-то смогла распродать, что-то прибрала мужнина родня. Из работников остался только Илья, да уже и не в батраках он ходил. Хоть и в беспамятстве была Алёна после смерти мужа, но успела привыкнуть к ненавязчивой заботе молодого парня. Да и как вести хозяйство без мужских рук? Через год она поняла, что будет ребёнок. Братья Степана, не жаловавшие Алену и при жизни мужа, взбесились, что в родительском доме теперь будет хозяйничать бывший батрак, налились злобой. С усадьбы свели всех лошадей, оставив одну клячу, Алене объяснили, что до весны им обеспечат лучший догляд, намекнули, что у Степана были долги. Когда Алене подошло время рожать, она настояла, чтоб Илья отвёз её к в соседнюю деревню к знакомой бабке. Детей она на время оставила у мужниной тётки. Рожала Алена тяжело, ослабела, кормить новорожденного мальчика было нечем, и она потребовала, чтоб Илья скорее вёз её домой, в Тыреть. В январский мороз на жалкой кляче, которую, казалось, даже волки не смогли бы заставить бежать, Илья повёз жену домой. В поездке она простудилась и на третий день в страшных муках умерла. Оставшись один в чужом доме, Илья думал, как ему быть дальше. Степановы братья объяснили прямо: племянников они не бросят, вырастят, но младенец для них чужой, и пусть Илья убирается с ним из дома, и поскорее. В тот год в Тырети стоял цыганский табор, занимал несколько домов – развалюх на окраине села. В таборе, конечно, было несколько грудных детей, младенца, которого окрестили Виталием, взяли охотно, а для Ильи вновь началась жизнь батрака. Сына он не забывал, часто приходил после работы на окраину Тырети, но однажды в апреле обнаружил дома пустыми. Утешало одно, что цыганка Роза, кормившая Виталика, нянчилась с ним, как с родным. А вскоре Степанова родня, все как один, была раскулачена, Илья нашел Алёниных детей, шестилетнюю Машеньку и восьмилетнего Мишу и, когда ему предложили их забрать, сделал это. Своего Виталика он не нашёл: цыганские пути – дороги непредсказуемы. Поселился Илья с детьми у одной старой бабки в Краснопольской деревне. Бабка оказалась тёткой Алёны, внукам обрадовалась, Илье – тем более, работник он был хороший.

Аня

В деревне гуляла свадьба. Жених был неместный, да и невеста давно не жила в деревне, но согласно традиции на второй, а может быть, третий день свадебные торжества продолжились в родительском доме новобрачной. К обеду съехалось такое количество машин, какого отродясь здесь не видели. Аню тоже пригласили, видимо, Ольга Петровна услужила. Идти на пир к незнакомым людям Ане не хотелось, но найти подходящего предлога для отказа не смогла. Идти на праздник вместе она договорилась с соседкой и первый урок по деревенскому политесу получила от Ольги Петровны. Критически оглядев Аню, та поджала губы. Сама соседка нарядилась в какой-то яркий костюм, явно синтетический, видно было, что Анины джинсы с маечкой, да курточку, завязанную на бёдрах, она не одобрила.

У тебя же, кажись, юбка нарядная висела, а ты вроде, как в магазин собралась, а не на свадьбу. Ладно, хоть колечко красивое надела.

Ольга Петровна, гулянье ведь на улице будет. Моя кружевная юбка за каждый сучок цепляться будет. Там же лавки из досок сколочены. Да и жарко сегодня. Вам в костюме и туфлях тяжело будет, – безуспешно пыталась образумить соседку Аня. Так они и отправились в путь. К счастью, деревенские сегодня от греха подальше разогнали по сараям всякую живность, особенно Аня побаивалась гусей и непредсказуемых молодых бычков. Сегодня можно было идти спокойно, к дому родителей невесты они подошли вовремя, народ рассаживался за столы. Ольге Петровне явно было не осилить перелезание через лавку, пришлось им устраиваться с краю, в соседях напротив оказались незнакомые мужчины. Появление Ани их заинтересовало. Уловив панический взгляд Ани, когда по рюмкам начали разливать самогон, один из них извлёк из под стола бутылку белого вина: