Шрифт:
– Грабеж среди бела дня, - говорил рябой мужичок.
– Сами посудите, господин хороший, у кого такие деньги есть. Шутка сказать - три рубля за овцу. А ребята в селе без молока, продавать нечего, время горячее, рабочее, коней тоже нет. Народ, конечно, стервенеет. Ну и произошла шалость.
– Какая шалость?
– А вы что, не слыхали?
– недоверчиво спросил мужик.
– Не слыхал.
– Да бычков хозяйских тюкнули, - сказал мужик.
– Свели с экономии в овражек - и поминай как звали. Ха-арошие бычки были.
– Про это я слыхал, - сказал Дзержинский.
– Из батраков кто-нибудь?
Мужик усмехнулся.
– Ишь, ловкий, - сказал он.
– Нет, брат, хотя я и негодящий человек, наболтал тут тебе, но лишнего не скажу. Кто да кто. А я почем знаю?
В воде заполоскал канат, паром двинулся с той стороны. Мужик влез на своего коня, погладил его и спросил:
– А вы кто же будете, господин?
– Прохожий, - сказал Дзержинский.
Паром мягко стукнул о глинистый берег...
В селе действительно было "нехорошо". У околицы пиликала гармошка, кто-то подплясывал, плакала женщина, доносились пьяные голоса. Дзержинский подошел ближе. На бревнах возле хаты лежал человек с окровавленным лицом. Оказалось, что в село только что приезжал управляющий имением, требовал выкупных денег, грозил. Доведенный до бешенства крестьянин Сигизмунд Оржовецкий бросился на управляющего, тот выстрелил из револьвера и ранил Оржовецкого в щеку. Толпа потащила управляющего с лошади, управляющий поднял коня на дыбы, еще раз выстрелил и удрал.
Врача поблизости не было, фельдшера тоже. Кровь из раны хлестала, жена Оржовецкого плакала и прикладывала к ране землю, стараясь унять кровь.
– Тряпки нет чистой?
– спросил Дзержинский.
– Да перенесите его в хату. Что он тут лежит! И голову повыше.
Он сам взял Оржовецкого сзади под мышки, приподнял и велел рябому мужичонке взять раненого за ноги. Раненый застонал.
– Каты [2] , чтоб вы света божьего не видели!
– закричала старуха, мать Оржовецкого.
2
Кат - палач.
В хате его положили на широкую скамейку. Дзержинский ножницами остриг ему бороду и стал при свете керосиновой лампешки рассматривать рану. В хате сделалось тихо, только плакала старуха мать.
– Пустяковая рана, - сказал Дзержинский.
– Сейчас мы ее потуже затянем, и кровь остановится. Сорочку какую-нибудь порвите...
Кровь действительно быстро остановилась. Раненый перестал стонать. Старуха мать пришла в себя и удивленно спросила:
– Вы что же - лекарь? А такой молоденький.
Завязался разговор. С улицы пришел длинный всклокоченный человек и сказал, что будто бы назавтра приедут из города каратели и будут каждого десятого пороть. Никто не поверил, длинного подняли на смех.
– А мне что, - говорил он, - за что купил, за то и продаю. Только те бычки нам повылезут через бок. От посмотрите.
Мужчины вышли из своих хат, сели на бревна, закурили трубки. Настроение было тревожное. Несмотря на поздний час, никто не спал.
– В экономии много работает людей из села?
– спросил Дзержинский.
– Та человек две сотни есть, - сказал из темноты чей-то бас.
– И сейчас работают?
– Тем кормятся.
Чей-то звонкий голос сказал со злобой:
– Не бычков надо было резать, а кого другого.
– Двести человек завтра не должны выходить к помещику на работу, сказал Дзержинский.
– Если они не выйдут, работы остановятся и помещик начнет уступать. Двести человек - большая сила в экономии. Некому будет поить коней, доить коров, выгонять скот, работать в поле...
– Я ж давно говорил, - опять сказал звонкий голос, - я ж давно говорил. Вот он, умный человек, советует, то и я советовал.
Начали спорить. Кривой старик сказал, что это не годится, что это вроде бунта.
– А что плохого в бунте?
– спросил звонкий голос.
Теперь Дзержинский разглядел этого парня со звонким голосом. Он был молод, немного курнос, брови у него были неровные, с изгибом, глаза упрямые, блестящие.
Спорили долго.
Когда взошла луна, возле дома раненого Оржовецкого собрался сход и постановил: на работу к помещику завтра не выходить, а кто пойдет, того поймать и запереть в амбар на замок.
До парома Дзержинского провожало человек шесть крестьян.
Опять пиликала гармошка. Ян - так звали парня со звонким голосом - шел рядом с Дзержинским, посмеивался, пошучивал, потом тихо спросил:
– Значит, бастуем?
– Откуда вы знаете это слово?
– спросил Дзержинский.
– Оттуда, откуда и вы.
– Усмехнувшись, он добавил: - Я в городе работал, на фабрике. Потом машина три пальца оттяпала, выгнали. Вернулся домой. Было время - и я бастовал.
У перевоза попрощались. Дзержинский крепко пожал искалеченную руку парня, обещал наведываться в село. Когда Дзержинский вернулся, на террасе еще играли в карты, а из залы доносились звуки рояля и тенорок хозяина, певшего с дрожью в голосе: