Дзержинский вышел на крыльцо.

На ступеньке стоял отец Стася в пушистом халате, в ночных туфлях. Конь под Лемешовым играл. Натягивая желтые ремни, Лемешов горячил коня и, кривя рот, говорил:

– За ночь, за одну ночь! Что осталось от роты? Имел благодарность от бригадного генерала. А теперь? Получу разнос. Благодарю покорно. Какие-то листочки. Ходят по рукам. Предпочитаю закрыть глаза. Извините. Подальше от греха.

– Что же мне-то делать?
– уныло спросил отец Стася.

– Вам - свое, мне - свое. Вам - имение, мне - рота. Мне хуже. У вас средства. У меня - пшик. Да. Благодарю покорно.

Он прижал короткие белые пальцы к козырьку и пришпорил коня. Конь рысью понесся из парка на проезжую дорогу. Там, за дубками, блестели на солнце штыки: рота выстраивалась к походу.

– Видали?
– сказал помещик Дзержинскому.
– Можете меня поздравить: этот фанфарон испугался и уводит роту в город.

Он сел в соломенное кресло и, сжав голову руками, воскликнул:

– Ну, научите же, научите, что делать! Вы молоды, мозги у вас не устали.

– Вам следует отдать крестьянам скот, - сказал Дзержинский, - и немедленно. Заплатить им за эти дни. Уволить управляющего - негодяя. Взять на себя уход за известным вам раненым...

– Всё?

– Пока что - да.

– Как это понять: пока что?

– Вы же отлично меня понимаете, - сказал Дзержинский.

Помещик помолчал, подумал.

– Пожалуй, это верно, - сказал он, - пожалуй, вы правы... Другого выхода нет.

Посмеиваясь, он прибавил:

– А вы - опасный человек. Нажаловаться на вас становому? Живо упрячут в тюрьму! Как? Нажаловаться?

– Попробуйте.

– Не боитесь?

– Нет, - сказал Дзержинский.

Помещик с любопытством глядел в лицо Дзержинскому.

– И тюрьма не страшна?

– Нет.

– И ссылка?

– И ссылка.

– И каторга?

– Послушайте, какое вам до всего этого дело?
– спросил Дзержинский.

– Мне просто интересно, какую силу представляют собой революционеры, сказал помещик.
– В конце концов надо себе давать отчет в происходящих событиях. Может быть, когда-нибудь ваше имя станет известным. Мне приятно будет вспомнить, что я разговаривал с вами... А?

Он засмеялся баском, прищурил свои водянистые глаза и спросил:

– Может быть, протекцию окажете? Оскудевшему помещику? А? Когда ваша возьмет, окажете протекцию?

– Нет, - сказал Дзержинский, - не окажу.

Вечером крестьянам был возвращен скот. Мужчины вернулись из леса. К Оржовецкому приехал врач. Помещик вместе с сыном прикатил в село, собрал сход, снял шляпу и сказал крестьянам:

– Предлагаю вам, господа, мир. Повздорили - и ладно. Как говорит русская пословица: кто старое помянет, тому глаз вон. Верно?

– А кто старое забудет, тому оба вон, - сказал из толпы сиплый голос.

Помещик слегка покраснел.

– Я все ваши просьбы выполнил, - сказал он, помолчав, - и теперь предлагаю мир на вечные времена.

Крестьяне молчали, хмуро поглядывая на сытую, в чесучовом костюме, фигуру помещика. Стась, одетый матросом, сидел в экипаже поодаль, круглыми глазами наблюдал непривычное зрелище: отец как бы извиняется перед мужиками. Что такое?

Помещик молчал, крестьяне переминались с ноги на ногу и тоже молчали. Лица их были измученные, злые. Возле церковной ограды судачили и шептались бабы.

– Так вот так-то, - сказал помещик, надевая шляпу.
– Значит, мир.

Он сел в экипаж, ткнул кучера в спину и сказал:

– Пошел, болван!

Занятия со Стасем шли отлично. Дзержинскому с его колоссальной силой воли и страстностью удалось преодолеть лень и избалованность мальчика. Стась сдался и начал учиться с увлечением.

Прошла неделя, другая. В имение стали осторожно забегать сельские ребята, и Дзержинский в часы, свободные от занятий со Стасем, возился с ними, выбирая для этого отдаленные уголки парка. Ребята ложились на траву вниз животами и, уткнувшись носом в тетрадь, старательно решали арифметические задачи с гарнцами, цибиками и ведрами, мусолили карандаши, сопели. Дзержинский сидел тут же, сложив по-турецки ноги, сворачивал папироски дешевого табаку и курил из деревянного мундштука. Заглядывая в тетради, говорил:

– О, брат, чего ты тут пишешь? Не то пишешь. Откуда у тебя эта цифра взялась? А ну, пересчитай.

Или:

– Ты что, Петро, заснул или как? Может, тебе подушку принести?

Или вдруг:

– А не искупаться ли нам, ребята? Самое время.

И все бежали к пруду, толкаясь и хохоча.

Пруд был глубокий, большой, обсаженный ивами. Раздевались с гамом и визгом, выстраивались вдоль берега в шеренгу и замирали в веселом ожидании.

– Смирно!
– командовал Дзержинский.
– Смирно и тихо!