Птолемей говорил все это с неподдельной искренностью и теплотой. Ну, по крайней мере, я на тот момент думал именно так. Я же слушал эти слова с удовлетворением и облегчением.

— А с противником мы в любом случае разберемся, — подытожил Птолемей уже совсем другим, уверенным и боевым тоном. — Зубову не уйти, и разгром его флота остается лишь вопросом времени и количества энергозатрат… У нас достаточно сил и средств, чтобы довести эту войну до победного конца. Рано или поздно мы сломим их волю к борьбе и заставим капитулировать на наших условиях. И вы, Александр Иванович, сыграете в этом не последнюю роль. Я верю в ваши способности и рассчитываю на вашу помощь в решающих сражениях.

Эти слова звучали как призыв к действию и напутствие одновременно. Я чувствовал, как во мне поднимается волна энтузиазма и решимости довести начатое до конца.

— Господин командующий, я уже перегруппировал 34-ую «резервную» дивизию, и она снова готова вступить в бой, — ответил на это я, немного успокоившись и тем самым принимая эти своеобразные извинения первого министра. — Я обещал контр-адмиралу Зубову, что не буду атаковать его в квадрате, где шел бой между его гвардейскими кораблями и вымпелами Василия Ивановича Козицына, а также позволю ему беспрепятственно вернуться к «вагенбургу». Но далее эти договоренности заканчиваются, и сейчас мое подразделение вновь готово вступить в сражение на участке, который вы нам укажете.

— Я в данный момент смотрю на тактическую карту сектора и думаю, что присутствия вашего подразделения, похоже, вовсе не потребуется, — усмехнулся первый министр, кивая на голограмму за своей спиной. Его лицо озарила довольная улыбка, а в глазах вспыхнул огонек триумфа. Птолемей явно наслаждался своей ролью верховного главнокомандующего, вершащего судьбы целых флотов и армий. Он с упоением следил за разворачивающейся на экране картиной грандиозной космической битвы, где сотни кораблей сошлись в смертельной схватке за господство над Российской Империей.

Голограмма, на которую указывал Птолемей, представляла собой трехмерную модель сектора космического пространства, где в данный момент шло сражение. Сотни разноцветных точек и значков, обозначающих корабли противоборствующих сторон, медленно перемещались на фоне черной бездны, периодически вспыхивая и угасая, когда кто-то из них получал повреждения или погибал.

— Слишком много желающих, видя, что союзный флот побеждает, вывели свои корабли на передовую «линию», — продолжал Птолемей, всматриваясь в эту картину с нескрываемым удовольствием. — Каждый из адмиралов Коалиции теперь стремится первым надеть на голову лавровый венок победителя. Еще бы, такой шанс прославиться выпадает нечасто! Разгромить Гвардейскую Эскадру, пленить или уничтожить самого Зубова — это ли не предел мечтаний любого? Вот они и рвутся в бой, не жалея ни себя, ни свои корабли. Лишь бы урвать кусок пожирнее и свое имя в учебники истории вписать.

Птолемей говорил все это с нескрываемой иронией и даже некоторым презрением. Я видел, что он не слишком высокого мнения об этих честолюбивых вояках, готовых ради личной славы пожертвовать чем и кем угодно. Для него они были всего лишь пешками в большой игре, которых можно двигать по своему усмотрению и при необходимости приносить в жертву ради достижения главной цели. А целью этой, как я уже начал это понимать, для сидящего и смотрящего на меня по ту сторону экрана первого министра было не просто победить Зубова и Самсонова, а утвердить свою власть над всей Империей, подмять под себя всех и вся, устранив любую угрозу своему господству. И Птолемей, судя по всему, был готов идти к этой цели до конца, не останавливаясь ни перед чем.

— В секторе битвы сейчас такое столпотворение боевых кораблей, Александр Иванович, что ваша дивизия просто не пробьется к Зубову и его гвардии, даже если захочет… — закончил он свою мысль, переводя взгляд на меня и следя за моей реакцией на сказанное.

— Что ж, я рад тому, что мы выигрываем сражение. Победа нам сейчас очень нужна для поднятия общего морального духа союзников, — кивнул я, реагируя на боевой настрой главнокомандующего и понимая, что действительно крайней нужды в присутствии моих кораблей на «линии» соприкосновения нет… В моем голосе не было ни раздражения, ни обиды — только спокойная уверенность профессионала, знающего свое дело. Я отдавал себе отчет, что в нынешней ситуации мое вмешательство в бой может оказаться не только бесполезным, но и вредным. Лишние корабли в и без того перенасыщенном секторе лишь увеличат неразбериху и риск «дружественного огня». А потери среди своих нам сейчас ни к чему — хватает и тех, что наносит противник.

Поэтому я решил пока повременить с атакой и понаблюдать за развитием событий со стороны. Тем более что, судя по голограмме, наши дела шли более чем неплохо. Союзный флот явно превосходил Гвардейскую Эскадру, оттесняя их все дальше от «вагенбурга» и постепенно ее окружая. Еще немного, и они будут прижаты к «стенке», лишившись пространства для маневра. А там и до полного разгрома недалеко.

Эта мысль наполнила меня чувством глубокого удовлетворения и даже некоторой гордости. Как-никак, в этой победе была и моя заслуга. С этими мыслями я продолжал следить за ходом сражения, время от времени бросая взгляды на голограмму и переговариваясь с Птолемеем. Мы оба понимали, что исход битвы решится в ближайшие полчаса-час. Противник был обречен…

…Между тем, флот контр-адмирала Зубова, который до этого все время медленно отступал, неожиданно остановился в паре миллионов километров от «вагенбурга» и начал перестраиваться в оборонительную полусферу в несколько «линий» в глубину. Это было настолько неожиданно и нелогично, что поначалу мы даже не поверили своим глазам. Еще минуту назад его корабли упорно пятились назад под натиском превосходящих сил союзников. И вдруг такой разворот на сто восемьдесят градусов! Словно кто-то невидимый дал им команду «стоп-машина», и они послушно замерли, готовясь принять свой последний бой.