Спустя двое стандартных суток последние корабли покинули орбиту планеты, которая еще вчера с гордостью именовала себя столицей Российской Империи. Теперь она была лишь дымящимся шлаком, усыпанным руинами дворцов и правительственных кварталов. Тысяча двести судов всех форм и размеров, до отказа набитые награбленным и реквизированным имуществом, разношерстным сбродом беглецов и потрепанными остатками верных Самсонову войск, взяли курс на звездную систему «Санкт-Петербург».

Но даже в такой момент находились те, кто умудрился упустить свой шанс на побег. В частности наш старый знакомый Юлиан Николаевич Шепотьев, первый министр и союзник Самсонова, оказался в числе опоздавших. Ослепленный собственной алчностью и самоуверенностью, он до последнего тянул с погрузкой своих необъятных сокровищ. Сердце его обливалось кровью при мысли оставить хоть каплю своего награбленного за последнее время богатства врагу. И вот теперь, когда основной караван уже скрылся в подпространственном прыжке, Шепотьев лихорадочно пытался наверстать упущенное. Его люди сновали туда-сюда, словно потревоженный улей, перетаскивая на борт драгоценный груз. Сам же министр метался по своей роскошной каюте, подгоняя своих помощников, и то и дело бросая панические взгляды на тактические экраны.

Бедолаге первому министру отчаянно не везло. Казалось, сама судьба ополчилась против него в этот роковой час. Едва перегруженные до предела транспортные суда Шепотьева, натужно ревя двигателями, вырвались из гравитационных объятий планеты и устремились в открытый космос, как на горизонте, а вернее, на экранах сканеров замаячила вражеская эскадра.

В тот самый миг, когда экипажи его кораблей с облегчением готовились совершить спасительный прыжок в подпространство, из глубин космической тьмы стремительно вынырнули грозные силуэты боевых крейсеров. Это были две дивизии Балтийского космического флота под командованием Карла Карловича Юзефовича — одного из самых адмиралов Птолемея.

Боевые корабли балтийцев, словно стая голодных волков, стремительно настигали неповоротливые транспорты беглецов. Немногочисленное военное охранение из крейсеров и эсминцев, сопровождавшее транспорты Шепотьева, яростно ринулось в бой, понимая всю тщетность сопротивления, но стремясь выиграть хоть несколько драгоценных минут для спасения каравана.

Но силы были слишком неравны. Опытные экипажи балтийцев, закаленные в десятках сражений, раскидали вражеские вымпелы буквально за мгновение. Один за другим охранные корабли вспыхивали ослепительными взрывами и рассыпались облаками обломков, унося с собой в небытие последнюю надежду Шепотьева на спасение. Всего через несколько минут битва была окончена, и гордые боевые вымпелы Балтийского флота, лишь слегка пониженными от ответного огня защитными экранами, торжествующе нависли над кучкой обездвиженных транспортов.

Для Юлиана Николаевича наступил момент горькой истины. Еще час назад он был вторым лицом в Российской Империи, купающимся в роскоши и власти. А теперь он стоял на коленях в тесной адмиральской каюте флагманского корабля балтийцев, униженно молящий о пощаде.

— Прошу сжальтесь надо мной, Карл Карлович! — сбивчиво лепетал Шепотьев, не смея поднять глаз на возвышающуюся над ним фигуру адмирала Юзефовича. — Вы ведь знаете, что я лишь простой гражданский чиновник, который служит Российской Империи и непричастен к преступным деяниям диктатора Самсонова.

В голосе поверженного министра звучали нотки неподдельного отчаяния и страха. Его некогда надменное лицо исказилось гримасой мольбы, а пальцы судорожно теребили богато расшитый золотом камзол. Он готов был сказать что угодно, лишь бы избежать страшной участи, уготованной ему победителями. Но Юзефович лишь презрительно скривил губы, глядя на это жалкое зрелище. В его глазах не было ни капли сочувствия к тому, кто еще вчера заносчиво повелевал судьбами миллионов.

— Как же, непричастен! — громогласно засмеялся командующий Балтийским флотом. Его смех, резкий и хлесткий, эхом отразился от стен, словно удары бича. — Подобные небылицы ты будешь рассказывать судьям Военного Трибунала, который скоро соберется на Новой Москве-3 и объявит преступниками всех тех, кто помогал диктатору. Могу поспорить, что тебе, Юлиан Николаевич, одному из первых вынесут смертный приговор…

Эти слова, произнесенные с ледяной уверенностью, словно нож вонзились в сердце Шепотьева. Перед его мысленным взором пронеслись жуткие картины грядущего возмездия — неумолимый трибунал, безжалостный приговор, позорная казнь в прямом эфире. Животный ужас сковал его тело, а из горла вырвался сдавленный всхлип.

— Умоляю вас, адмирал, защитите меня! — сорвался Шепотьев на рыдания, уже не пытаясь сдерживать свой страх и отчаяние. Слезы градом катились по его щекам, оставляя жалкие разводы на некогда гордом лице. — Я сделаю для вас, что угодно, только отпустите. Все богатства, какие есть на моих кораблях, я отдам вам за свою свободу.

В этот миг Юлиан Николаевич готов был отдать все — свое достоинство, свои сокровища, саму душу — лишь бы избежать праведного гнева Птолемея. Он стоял на коленях, сломленный и раздавленный, глядя снизу вверх на неумолимого адмирала и судорожно цепляясь за призрачную надежду на спасение.

— Ты что, сумасшедший?! — удивленно воскликнул Карл Карлович, его глаза расширились от изумления, а брови взметнулись вверх. Он впился пристальным взглядом в трясущуюся фигуру Шепотьева, словно пытаясь проникнуть в самые потаенные глубины его сознания. — Или, что еще хуже, меня считаешь дураком?!

Юзефович, не скрывая презрения, окинул взглядом роскошные одежды Шепотьева, его дрожащие руки, умоляюще сложенные в молитвенном жесте. В этот миг он видел перед собой лишь жалкую тень некогда могущественного сановника, готового на все ради спасения собственной шкуры.

— Твое имущество и так уже мое по праву трофейного… — продолжал адмирал, каждое слово звучало как приговор, отсекая пути к отступлению. — К сожалению, у тебя ничего не осталось из того, чтобы меня заинтересовало…

— Кое-что все же осталось, — быстро сообразив, пролепетал Шепотьев, его голос дрожал от волнения и отчаяния. Дрожащими пальцами он лихорадочно защелкал по кнопкам своего идентификационного браслета, пока наконец в воздухе не замерцало призрачное изображение какого-то документа.