Его слова прозвучали как удар хлыста, заставив присутствующих вздрогнуть. Некоторые из адмиралов и капитанов одобрительно закивали, явно разделяя жесткую позицию первого министра. Другие, наоборот, опустили глаза, словно не решаясь встретиться с его пронзительным взглядом.

Но Илайя Джонс лишь весело рассмеялся в ответ, нисколько не смутившись напора Птолемея. Он вспомнил, как в свое время, после Гражданской Войны Дистриктов, американский сектор контроля лихорадило именно по этой же причине, когда победившие «республиканцы» начали чистить ряды космофлота и гражданских чиновников от тех, кто поддерживал «федератов». Тогда многие достойные люди лишились своих постов, а на их место пришли ставленники новой власти, зачастую куда менее компетентные и принципиальные.

— Позвольте дать вам совет, первый министр, — произнес Джонс, отсмеявшись и посерьезнев. Он наклонился вперед, глядя прямо в глаза Птолемею. — Вам нужно подходить в этом вопросе к каждому индивидуально, иначе вы рискуете растерять весь ваш управленческий аппарат. Конечно, среди тех, кто сейчас на стороне Самсонова, есть и настоящие преступники, которым нет прощения. Но наряду с ними, уверен, немало и честных людей, которые просто оказались в безвыходной ситуации и вынуждены были временно принять сторону противника. Если вы начнете огульно всех наказывать и увольнять, то рискуете обезглавить Российскую Империю, лишив ее самых опытных и знающих управленцев. А это может привести к куда более тяжелым последствиям, чем пребывание отдельных личностей на службе у диктатора.

Джонс сделал паузу, обводя взглядом зал, словно пытаясь оценить реакцию на свои слова. Затем он вновь повернулся к Птолемею и с нажимом произнес:

— «Раски», не повторяйте наших ошибок… Поверьте моему опыту, излишняя жестокость и неразборчивость в такие моменты до добра не доводят. Будьте мудры и рассудительны. Дайте людям шанс искупить вину и доказать свою верность Империи делом. Сейчас не время для расколов и чисток. Только объединив усилия, мы сможем одолеть общего врага и восстановить законную власть. А уж потом разберемся, кто достоин наказания, а кто — милости и прощения.

С этими словами Илайя откинулся на спинку кресла, давая понять, что закончил свою мысль. В зале вновь воцарилась напряженная тишина. Все взгляды устремились на Птолемея, ожидая его реакции на столь дерзкое и неожиданное заявление. Первый министр застыл, словно громом пораженный. По его лицу пробежала целая гамма эмоций — от бешенства до растерянности.

Большинство сидящих за столом адмиралов закивали, соглашаясь с Илайей, но больше по причине того, что у многих из них имелись родственники и друзья при дворе нынешнего императора, и они не хотели, чтобы те в будущем пострадали от репрессий, только уже — Птолемея. В зале совещаний повисла напряженная тишина. Птолемей Граус, до этого внимательно наблюдавший за реакцией собравшихся, снова медленно поднялся со своего места во главе стола. Его взгляд, тяжелый и пронзительный, скользнул по лицам адмиралов, словно пытаясь проникнуть в их мысли, выявить малейшие признаки сомнений или нелояльности.

— Ладно, вернемся к отделению зерен от плевел, позже, когда окончательно разобьем Ивана Федоровича Самсонова и его Черноморский космический флот, — произнес первый министр, понимая, что проигрывает этому наглому «янки» в словесной дуэли. — Сейчас же нам надо решить, что делать с предателем Юзефовичем. Напоминаю, Карл Карлович не просто не подчинился мне, как главнокомандующему, но и покинул союзный лагерь со всем своим флотом. Это ли не лучшее подтверждение его измены?

Птолемей всем своим видом давал понять, что не потерпит более никаких споров и сомнений в своей власти и решениях. На лицах некоторых адмиралов промелькнула тень страха и растерянности. Но внезапно в напряженной тишине раздался спокойный, уверенный голос:

— А кто бы не покинул лагерь, если бы его попытались так грубо арестовать? — неожиданно для всех произнес… Кто? Ну, конечно, я.

Все взгляды обратились на меня. Я в числе командующих дивизиями присутствовал на данном общем совете и до сих пор лишь молча наблюдал горячую перепалку Джонса и первого министра. Но сейчас счел необходимым вмешаться. Происходящее казалось мне в корне неправильным, способным привести к непоправимым последствиям.

— Что значит, «кто бы, не покинул лагерь»?! — возмутился Птолемей, не ожидая такого удара в спину от одного, как он считал, из своих людей. Его глаза сузились от гнева, а пальцы судорожно вцепились в край стола. — Это нарушение приказа верховного главнокомандующего союзной эскадры?! У нас что здесь — смотр личных флотов?! Что хочу, то и делаю?!

Его голос сорвался на крик. Птолемей явно не привык, чтобы кто-то осмеливался ему перечить, тем более публично.

— Если приказ, исходящий от вас, командующий, являлся бы преступным или угрожал жизни мне и моим «морякам», то да, я бы тоже не стал его выполнять, — уверенно, без задней мысли, ответил я. В моем взгляде читалась непоколебимая решимость следовать своим принципам чести и справедливости, даже если это означает пойти наперекор власть имущим. — Поэтому не вижу ничего странного в том, что адмирал Юзефович, вероятно опасаясь за свою жизнь и свободу, просто решил уйти на время в более безопасное для себя место в соседнюю звездную систему.

Мои слова словно ударили Птолемея под дых. Он замер, пораженный дерзостью и прямотой, прозвучавшей в моем голосе. В зале повисла гробовая тишина. Все застыли, боясь пошевелиться и даже вздохнуть. Казалось, сейчас разразится буря. Первый министр не привык проигрывать и тем более не собирался уступать какому-то выскочке-адмиралу, пусть даже и командующему дивизией.

— Смотрите, господа, как заговорили наши доблестные военачальники, — процедил Птолемей, обводя присутствующих тяжелым взглядом. — Оказывается, теперь каждый волен сам решать, какие приказы выполнять, а какие нет. Что ж, прекрасно! Давайте объявим анархию и разброд в наших рядах, прямо накануне решающей битвы с узурпатором!