К калитке вышел рослый, крепкий старик.

— Что такое? — тревожно спросил он.

— Вчерась Ферапонтович привел красноармейца-ночлежника. Прикинулся раненым в глаз. За водкой посылал и всячину молол. Утром глянула — кривой и морда бандитская. Не наш он. Чужой! Сердцем чую. Сенки я примкнула.

— С оружием? — отрывисто спросил Ананьич.

— При ружье.

— Павка! — крикнул он в дом. — Бери берданку и с Костькой на одной ноге ко мне!

— Я побегу к Ферапонтовичу, — бросила Марковна и заторопилась к станции. Свернув на проспект, она услышала быстрые шаги. Всмотревшись в темноту, узнала мужа.

— Ферапонтович, беда! Вчерашний-то ночлежник не настоящий. Не наш! Скорее, скорее, а то сбежит. Я закрыла на засовку, — частила она.

«И этот осел влип! — лихорадочно соображал Белозерский, только что узнавший о событиях на вокзале. — Значит, нужно уносить ноги!»

— Так, так, — тянул он, воровски озираясь по сторонам. — Говоришь, не наш?

И вдруг сбил Марковну с ног, сжал как клещами ее горло, с силой ударил головой о мостовую. Потом бегом кинулся к дому. Но не успел пробежать и двухсот шагов, как услышал донесшийся оттуда крик Чертищева:

— А-а, помилуйте, станичники! Я не по своей воле… Это — гад Белозерский…

Белозерский остановился, как вкопанный. С секунду прислушивался к доносившемуся шуму, потом, собрав все силы, перевалился через ближайший забор и, будоража собак, тяжело побежал на соседнюю улицу.

3

События опередили Любимова. Появись он на сутки раньше, многое было бы предупреждено. Но только крайние обстоятельства заставили его покинуть Новоселовку.

На второе утро после ухода Золина изрядно подвыпивший Алов спросил его:

— Ты знаешь, с кем вчера сидел?

— А мне все равно, — небрежно отозвался Любимов, следя, как сын Алова неловко перебирает клавиши гармоники. — Ваш гость — мой приятель.

— Это приятель, ай да ну! Отец сосал кровь, а этот пьет… Боюсь я его, — пробормотал Алов и шлепнул сына под затылок. — Вали в горницу пиликать, надоел… Ходок он хоть куда, а шею себе свернет, чует мое сердце… Давай, выпьем… Свернет!

— Охотник, что ли? — спросил Любимов.

— Охотник! — пьяно засмеялся Алов. — Зверь, а не охотник. На него самого охотиться будут.

— Вот тебе на! Чего же полез туда, где таких зверей не любят?

— Полезешь, ежели жить хочешь! Один там сидит уже лет двенадцать, вот он к нему.

— Где, кто? — быстро спросил Любимов.

— Полковник Белозерский, — проговорился Алов. Спохватившись, он бычьим взглядом уставился на Любимова и закричал: — Ты что?

Но тот, пьяно качая головой, сонно промямлил:

— Окосели вы, Гордей Калистратович… Спать пора.

— И то правда! — облегченно выдохнул протрезвевший Алов.

* * *

У Любимова созрело решение. Уссурийск — слишком важный узел, чтобы там сидел какой-нибудь мелкий резидент. Обнаружив следы Золина, а возможно и самого Белозерского, можно будет вытянуть всю сеть, которую до сих пор не удавалось раскрыть. Значит, нужно быть там…

— Я дней пяток, — заплетаясь, предупредил Любимов, — не буду к вам ходить, Гордей Калистратович. Надобно в Муданьцзян за клеем, инструмент сыпаться начал.

Встретившись с Ли Фу, пограничник предупредил его, что уходит или на несколько дней или насовсем.

— Приходи, Лю-бим. Они ваши и наши враги и твое место — здесь, — напутствовал его Ли Фу. — Не опасно, идти? Может, мы мало-мало попугаем японцев?

— Эх, Ли Фу! На границе я могу гулять, как в саду, и никто не увидит, — ответил Любимов.

На заставу он добрался вечером, а через несколько часов с оперативной группой был уже в Уссурийске.

…Поимка двух диверсантов, Золина и Чертищева была сама по себе немаловажным событием. Но Любимов досадовал, что упустил главного — Белозерского Начавший сразу говорить, Чертищев мало что мог сообщить о нем. К вечеру возникло предположение, что Гулым и Белозерский где-то сошлись. В том, что Белозерский пойдет через границу, сомнений не было — больше ему податься некуда.

В дальнейших поисках диверсантов Любимов участия не принимал. Ему приказали отправиться в Спасск к генералу Савельеву, которого интересовали подробности о японских полевых частях и тыле.

Дежурный по штабу армии, к которому явился Любимов, сообщил, что командарм болен и приказал ему прибыть на дом.

В назначенный час лейтенант уже стоял у дома, окна которого были плотно затемнены. За домом виднелся: сад, не очень большой, с яблоньками и грушами, с высокими тополями вдоль забора.