В ставшем сразу тесным помещении с головокружительной скоростью росло древо ароматов: его ветви, толстые и тонкие, удлинялись, сплетались, душили друг друга, тянулись ввысь, покрывались листвой и почками, бутоны лопались, распускались невиданными цветами, которые опадали и гнили на земле, а на их месте возникали новые, совсем уж не земные, чтобы тоже отцвести и исчезнуть…

– Если господину угодно, – звучал тихий голос, – он может приобрести «Нарцисс», или «Лотос», или «Лаванду». Есть «Гелиотроп», «Гардения», «Золотая акация», «Померанец», «Душистый горошек»...

Я не отвечал. Молчание мое было, видимо, истолковано как отказ, потому что торговец перешел к другим полкам и снял несколько флаконов. Нет, не флаконов… На язык просилось, может, и не с полным правом, полузабытое слово – «фиал».

– Вероятно, вас интересуют наши фирменные составы? Вот, например, «Тутанхамон». А здесь, – он потряс фиалом, – «Омар Хайям». Или, скажем, «Царица Хатассу», «Аромат Аравии», «Цветок Сахары», «Аида», «Нефертити».

Торговец перебирал бутылочки, и лицо его менялось, словно он вдыхал каждый аромат в отдельности и оценивал его в зависимости от личных пристрастий.

– О-о, «Пять секретов»! – наигранно оживился хозяин «Дворца», будто никак не ожидал найти у себя эту редкость. – Совершенно неповторимый аромат. Оцените! – Он открыл притертую пробку и поднес флакон к моему носу.

Увы, под древом благовоний уловить запах отдельного цветка было выше моих сил.

– Вижу, вижу, вы хотите чего-нибудь привозного, – «прочитал» говорливый торговец на моем лице. – Пожалуйста. Имеются перуанский бальзам, сандал, мускус, выдержанная амбра, королевская амбра, кашмирская амбра, фимиам…

– Фимиам, – наконец дал я ответ, не совсем понимая, как это фимиамом можно торговать.

Словно кто-то стер оживление с лица продавца

– Как прикажете. – Он пожал плечами и, порывшись в ящике прилавка, вытащил несколько штук палочек для возжигания – самый расхожий, как оказалось, здесь товар.

Все правильно: «инсенс» – он же фимиам, он же ладан – просто воскурение, благовонный дым, который образуется, если зажечь палочку. Я понял, что прогадал, но сработал механизм ложной гордости: отступать было нельзя.

– То, что нужно! – объявил я, жалея в душе о загадочной «кашмирской» амбре и утерянных навсегда «Пяти секретах». – Заверните.

И много дней после этого моя комната была наполнена немного душноватым, немного тяжеловесным, немного пряным, немного дурманящим запахом – кадильным ароматом курящейся палочки…

Заканчивалась эта статья так:

...Не так давно мне подарили благовонную палочку, привезенную из индийского штата Кашмир – того самого, откуда якобы происходила загадочная «кашмирская» амбра и где, разумеется, никакой амбры быть не может, потому что кашалоты в Кашмире не водятся. Почему-то волнуясь, я поднес к палочке зажигалку.

По комнате мгновенно распространился знакомый – немного тяжеловесный, немного дурманящий, немного пряный, немного душный – запах. Синий дымок фимиама поплыл к потолку.

Конечно же, я сразу вспомнил и «Дворец тысячи и одной ночи», и незримое древо с вьющимися ветвями благовоний в полутемной единственной комнате роскошного «Дворца», где на палках стояли всплывшие из сказок Гауфа фиалы. Североамериканские индейцы были глубоко правы. Ароматы – это действительно «фотографии» воспоминаний…

Макарычева убили первого февраля. (В этот же день, во на восемьдесят восемь лет раньше, были застрелены португальский король Карлос I и его сын кронпринц Луши, а Рене Декарт, Мэри Шелли, Пит Мондриан и Бастер Китон умерли своей смертью – в разные годы, конечно.) После этого целую неделю – до следующего четверга – никаких эксцессов не было. Сергей каждый день ждал звонков – из прокуратуры, из «Феникса», от родственников Владислава Пантелеевича, от неведомых покупателей «Черной книги», – но никаких тревожных событий не происходило.

Сергей, конечно, ни на секунду не поверил, что судьба отпустила его. Просто она давала необъяснимую передышку.

После субботнего происшествия он несколько дней не разговаривал с Костиком – не мог простить ему разбитого оберега. Сергей суеверно считал, что теперь удача отвернется от него. Костя тоже платил отцу молчанием – из ложно понимаемой гордости он не начинал разговора первым.

Отношения Кости с отцом давно уже не были простыми. Камнем преткновения выступали книги. Сергей не понимал, как в литературной семье, в набитой книгами квартире мог вырасти абсолютно не читающий человек, хотя, наверное, повинны в этом были он и Катя. (Надо думать, у Костика имелись свои претензии к Сергею: он, видимо, тоже не понимал, как отец мог дойти до жизни такой – проторчать на белом свете сорок пять лет и не разбираться в рок-группах, ни уха ни рыла не смыслить в металле, хард-роке, панке, рейве, гранже, рэпе, не знать исполнителей, не ориентироваться в современных фильмах, путать знаменитых артистов.) Правда, если Сергей, страдающий, как и всякий человек. рефлексией, временами корил себя, то Катя, женщина радикальная, перекладывала ответственность на школьное окружение и видеокультуру, с которой, она полагала, бороться невозможно.