Я запустил руку в волосы, зачесывая их назад. Рыжеватый волосок остался зажат меж пальцев, я и покрутил его, тут же выпуская прочь.

Может, ее идея не так уж и плоха? Что, кроме нескольких сотен долларов я потеряю? Свое время? В связи с последними событиями у меня его безгранично много. Кому какое дело куда именно я потрачу тот или иной час?

– Ладно, – сдался я, вытянувшись, и сел прямо, – Скажи Розалин, что я хочу связаться с ней. Посмотрим, что из этого выйдет.

– Конечно, детка, – удовлетворение тут же отразилось на лице матери, и она подхватила свой клатч, тут же рыща в поисках телефона.

Я уже жалел, что пошел на эту авантюру.

***

Потолок в кабинете Гарольда кажется жёлтым с примесью грязи. Шероховатая поверхность раздражает глаз.

Я плотно закрываю дверь, отпуская ручку, разворачиваюсь к нему и наблюдаю за тем, как скромно этот мужчина присаживается на подлокотник своего кресла. Так, словно он, а не я – гость в этом кабинете. Его серые глаза лениво провожают меня следом. Что ж. Мне уже не по себе.

Он жестом приглашает меня присесть напротив, и это единственное, что кажется мне приятным во всей атмосфере, царящей в воздухе. Чашка чая, оставленная его секретаршей, стоит на журнальном столике напротив. Я поднимаю глаза, осматриваясь, и с раздражением пялюсь в потолок, отмечая один и тот же нюанс – закрытые золотистые шторы создают контраст ржавчины на девственно белых поверхностях. По идее, это место должно меня расслаблять. Расс-лаб-лять.

Первые шесть букв в этом слове явно лишние, да? Я усмехнулся остроте своего ума.

На вид ему было сорок с лишком. Морщинки вокруг глаз уже успели обосноваться своей прочной колонией, небольшой живот выглядывал, когда он не успевал поправлять верхнюю одежду. Он напомнил мне отца, когда тот разглаживал ткань пиджака руками и проходил по лацканам, смотря в зеркало решительным взглядом, словно вот-вот выйдет на сцену. Но, видимо, Гарольд набрал лишка, потому раз за разом отдергивал края верхней одежды, подумывая, не стоит ли ему продеть пуговицу и скрыть свой маленький конфуз.

Я чувствовал себя странно. Узел внизу живота скрутило от волнения, но я повторял себе, что волноваться тут не о чем. Это всего лишь мужчина с проседью, такой же, как и сотни других, но от чего-то его взгляд не давал мне покоя. От начала приема прошло сколько минут? Десять? А он не произнес ни единого слова. Даже чертового, мать его, приветствия.

– Насколько я могу судить, опираясь на смешной опыт просмотра фильмов и сериалов, на приеме свойственно говорить, сэр. Если Вы пытаетесь проанализировать мой эмоциональный спектр, то он весьма скуден, уверяю Вас.

Гарольд постучал пальцем по коленной чашечке, сдерживая бесстрастие на своем лице.

– И что же Вы испытываете, Луис?

– Раздражение. В чистом его виде.

– От чего-то мне кажется, что Вы лжёте не только мне, но и себе, – вздохнул мужчина. О чем он, черт побери?

– Простите?

– Вы слишком закрыты, Ваша поза зажата, и Вы без устали стучите носком своей туфли, бегая глазами из угла в угол. Почему же Вы испытываете дискомфорт? – рука мужчины потянулась к небольшой вазочке с печеньем. Он выудил оттуда одну печенюшку, протягивая ее мне, и я покачал головой, отказываясь от угощения. Единственное желание, которое я мог испытать сейчас – это встать и уйти нахрен, а никак не закидываться лишними углеводами.

До меня дошло.

Он хочет поговорить на чистоту.

– Это не было моей идеей, – выложив карты на стол, ответил я.

– Ожидаемо, – с долей усмешки заметил Гарольд. Я начинал потихоньку закипать. Либо это его ход ведения беседы, либо какая-то шутка – не важно, идея свалить в закат не оставляла меня до последнего.

– Одна знакомая посоветовала Вас моей матери, – о чем я уже жалею, – Не знаю насколько чудесны Ваши методы лечения, но если я сегодня смогу поспать, то был бы весьма признателен.

– Что же до ощущения нахождения в состоянии крайней нервозности? Почему Вам так неспокойно?

Он издевается?

– Я же только что Вам сказал, – раздражение нарастало, я ощетинился, собирая ткань брюк на бедрах, – Я не могу спать.

– Почему? – удивлённо, словно ребенок, не знающий, что дважды два – четыре, спросил он. Я подскочил со своего места, желая прекратить весь этот фарс.

– Откуда мне знать? Я просто проснулся три недели назад и больше не знал сна! У меня уже мозг отказывается функционировать, едва различая вымысел от реальности! Везде только проклятое цоканье каблуков и дикое желание убраться под....

– Цоканье каблуков? При чём здесь цоканье каблуков?

– Вы вообще меня слушаете? – зло прорычал я.

– Отчётливо, – кивнул Гарольд, – Вас раздражает цоканье каблуков. Даже собственных туфель?

Я смотрел на него во все глаза. Неужели Розалин помог этот полоумный мужик?

Мысленно я сделал себе пометку: сказать матери, чтоб держалась подальше от общества своей хоть и дальней, но подружки.

Ах, да, пометка под номером два: насрать на крыльце сучей Розалин.

Я обессилел от собственного негодования, усаживаясь обратно, и потёр висок, ощущая на кончике языка привкус скепсиса.