Он не успел поднять руку… сзади него что-то заскрежетало, заскрипело… Откуда-то с колосников [15] медленно опустился задник, расписанный дымящимися фабричными трубами и доменными печами, а вслед за задником вниз поехали бутафорские деревья с трепещущими листочками на ветвях.

– В чем дело, товарищ Бастрыкин? У нас комсомольское собрание происходит! – обратился возмущенный секретарь комитета комсомола театра к вышедшему на сцену мрачного вида старику.

– Оно у вас уже три часа происходит, а мы еще монтировочную репетицию даже не начинали. Публика вечером придет, вы чего ей, спектакль будете показывать или собрание ваше? Кубы выносите! – заорал он в кулису. – Чего встали?

Из кулис рабочие тут же потащили огромные, обшитые холстом кубы, реквизит и прочую необходимую для сцены ерунду.

– Можно продолжить в фойе театра, – робко предложил секретарь комитета комсомола театра.

– Нет, – после секундного размышления отверг предложение секретаря непримиримый борец с троцкисткими недобитками. – Дело политическое! Показательное! А мы будем в подвалах прятаться? Нет! Здесь в зале начали, здесь и закончим! А вам я объявляю выговор с занесением в личное дело за халатное отношение к своим обязанностям! И чтоб завтра была стопроцентная явка комсомольцев! – Секретарь горкома начал засовывать свои бумаги в клеенчатый портфель.

– Рассмотрение персонального дела комсомолки Лактионовой переносится на завтра, на три часа дня! – уныло объявил секретарь. – Явка обязательна! – добавил он, посмотрев на начальника.

Секретарь горкома, справившись с портфелем, спустился со сцены и, топая сапогами, прошел через зал к выходу.

– Выговор получил, – чуть не плача, жаловался партийному руководителю театра комсомольский вожак. – За что?

– Надо было объяснить, что фойе – это вестибюль… – посоветовал секретарь парткома. – Помещение перед зрительным залом, – поправил сам себя Седельников. – А то товарищ Панков подумал, что фойе – это подвал.

– Подвела ты нас всех, Лактионова! – потерянно сказал секретарь.

– У меня завтра спектакль… «Бедность не порок», – в отчаянии напомнила Галина.

– Ты не о спектакле думай! – взмолился секретарь. – Ты о себе хорошенько подумай, Лактионова! Завтра тебя исключат из советской жизни! – и он пошел мимо нее в кулису.

Вслед за ним прошмыгнули Сазонтьева, равнодушный Седельников и подслеповатая, осторожно ступающая по незнакомым сценическим доскам женщина-стенографистка.

Как-то незаметно опустел зал. Галина стояла на сцене одна, если не считать рабочих, монтировавших позади нее декорацию.

– Галя! – позвали ее снизу.

Она посмотрела вниз: у оркестровой ямы стояли Таисия и Паша Шпигель – ее сокурсники.

– Вы чего? – устало спросила Галя.

– Мы тебя ждем, – сказала Таисия.

– Зачем? – не поняла Галина.

Таисия заплакала.

– Мы хотели тебе сказать, что мы с тобой! – тоненьким голоском объяснила она. – Что нам тебя очень жалко!

– Ой, Таська! – попросила Галина. – Так выть хочется, а тут еще ты мокроту разводишь!

– А ты повой! Поплачь! Не сдерживай себя! Легче будет! – обрадовалась своей нужности Таисия.

С гримерного столика полетели в квадратный чемоданчик круглые картонные коробки с пудрой, медовые краски для наложения линий и морщин на лице, жестянки с гримом и тенями, расчески, шпильки для волос, обрывки копировальной бумаги, вата и прочие, вдруг ставшие ненужными актерские мелочи.

– Страшно, Таська! – плакала Галина, утрамбовывая рассыпающиеся вещи в чемоданчик. – Мне очень страшно! Я не хочу, чтобы меня вычеркивали из жизни! Бежать надо! – вдруг поняла Галина.

– Куда? – изумилась Таисия. – Куда ты убежишь, несчастная?

– Не знаю, – призналась Галя. – Может, в Самару? Там новый театр построили на берегу Волги. Я не знаю! Мне страшно!

– Завтра же собрание и спектакль! – напомнил Паша.

– А вдруг меня арестуют? – тихо спросила она. – Прямо на собрании? – Галя посмотрела в полные ужаса глаза Паши. – Арестуют? – спросила она, ожидая ответа.

– Нет! – замотал головой Паша. – Не арестуют!

– Почему? – с надеждой спросила Галина.

– Если бы тебя хотели арестовать, то арестовали бы сегодня! – уверенно ответил Паша.

– Пашка прав! – обрадовалась Таисия.

– Что же делать? – жалобно спросила Галина, ища ответа в глазах своих друзей.

– Мы тебя будем защищать! – твердо сказал Паша, ободренный своей способностью логически мыслить. – Я выступлю на собрании!

– Может, мне все-таки уехать? – повторила Галина. – На время… Может быть, пока меня не будет, здесь все как-то уладится?

– Нет, Галька! – решительно покачала головой Таисия. – Нельзя тебе никуда уезжать! Тебе завтра надо быть на собрании, а вечером на спектакле! Кто бежит, тот и вор!