Мое внимание привлекла вывеска кабака, со звучным названием «Берлога», что под стать названию, расположился в подвале двухэтажного дома.

Внутри было душно и накурено, так что было даже нестерпимо сидеть, и всё до того было пропитано винным запахом, что, кажется, от одного этого воздуха можно было в пять минут сделаться пьяным. Посреди комнаты там был выставлен ветхий бильярдный стол, возле которого скучал подвыпивший гуляка в белом парусиновом костюме. В черной половине, под светом керосиновых ламп, сидела парочка влюбленных голубков весьма потрепанного вида, подле них дремал какой - то забулдыга, а еще двое пили в два горла скисшее пиво у противоположной стены. Выбора в этот час у меня особо не было, оттого я сел за липкий столик в углу и сделал заказ.

Половой, конопатый мальчишка лет двенадцати, в старенькой, но чистой рубахе, принес пресные щи с краюшкой черного хлеба, миску остывшей гречи с грибами, да чашку яблочного компота.

– Господин хороший, чего ещё желаете? – бойко спросил мальчишка.

– Это всё, – улыбнулся я в ответ.

– Коли надумаете – зовите. Это я мигом!

– Как тебя зовут?

– Егоркой звать, – ответил тот, вытирая нос рукавом.

– А по батюшке?

– Трофимович...

– Вот, держи, Егор Трофимович, – подмигнул я, протягивая медяк. – За хорошую службу.

– Спасибо, господин хороший, – смущенно улыбнулся половой. – Не смею более отвлекать.

Я стал хлебать щи, поглядывая исподлобья на обстановку: на стойке стояли крошеные огурцы, черные сухари и резанная кусочками рыба; всё это очень дурно пахло; рядом тучный мужчина, в щегольских сапогах с большими красными отворотами, мерно протирал стаканы грязным полотенцем; он был в страшно засаленном черном атласном жилете, без галстука, а всё лицо его было как будто смазано маслом, точно железный замок; тут же стоял мальчишка лет четырнадцати, который подавал, если что спрашивали.

В столь поздний час мальчишкам этим полегче, не то что, скажем, в праздничные дни, когда к вечеру трактир сплошь битком набит пьяными, что даже места нет. И вот лавирует половой между пьяными столами, вывертываясь и изгибаясь, жонглируя над головой высоко поднятым подносом на ладони, и на подносе иногда два и семь — то есть два чайника с кипятком и семь приборов.

И «на чай» посетители, требовавшие только чай, ничего не давали, разве только грош, да и то за особую услугу.

— Малой, смотайся ко мне на фатеру да скажи самой, что я обедать не буду, в город еду, — приказывает сосед-подрядчик.

И «малой» иногда по дождю и грязи, иногда в двадцатиградусный мороз, накинув на шею или на голову грязную салфетку, мчится в одной рубахе через улицу и исполняет приказание постоянного посетителя, которым хозяин дорожит. Одеваться некогда — по шее попадет от буфетчика.

Или, например, извозчик приказывает:

— Сбегай-ка на двор, там в санях под седушкой вобла лежит. Принеси. Знаешь, моя лошадь гнедая, с лысинкой.

И бежит раздетый мальчуган между сотней лошадей извозчичьего двора искать «гнедую с лысинкой» и «воблу под седушкой».

Сколько их заболевало воспалением легких, скольких после оплакивал безутешный родитель...

Да и с пьяных получать деньги было прямо-таки подвигом: полчаса держит и ругается пьяный посетитель, пока ему протолкуешь.

Протолковать, к слову, опытные ребята умели, ведь в этом их доход и был: половые жалованья в трактирах не получали, а еще сами платили хозяевам из доходов или определенную сумму, начиная от трех рублей в месяц и выше, или двадцать процентов с чаевых, вносимых в кассу.

Так и живут. Участь, конечно, их нелегка, что и говорить...

– Эй, болван, собачий сын! – стал кричать один забулдыга, отвлекая меня от этих мыслей. – Где наше пиво, скотина?!

На крик прибежал тот юркий половой, что подал мне ужин, и стал с усердием кланяться:

– Господа хорошие, пива только притащили, сию минуту подадим.

– У меня уже и в горле сухо! – горланил тот, схватив полового за ухо.

– Ай – ай – ай! – сморщился мальчишка, привстав на цыпочки. – Дядечка, отпустите! Больно!

– Вот сейчас как всыплю тебе, гадёныш! Будет тебе наука! Впредь расторопней станешь!
– злобно плевался плешивый пропойца с омерзительной физиономией: косой, рябой, с огромным родимым пятном на щеке и угрями на носу.

Собутыльник его, безобразный, узколобый, с чрезвычайно развитым затылком и налитыми кровью глазами, только громко хохотал, являя миру свои редкие, до корней прогнившие зубы.

Забулдыга широко замахнулся, однако, влепить оплеуху не успел – я крепко держал его руку.