Шрифт:
Он редко звал ее в этот дом, но радовался, когда она приезжала. В такие вечера они, встречаясь на террасе, говорили обо всем на свете, но чаще подолгу молчали вместе, и в этом молчании было больше, намного больше, чем в самых захватывающих беседах. «Спасибо, что ты рядом. Я ни с кем не могу так молчать, как с тобой», – сказал тогда он. Лиля лишь кивнула: она знала это и без признаний. «Ты не мог, и я больше никогда не смогу», – горько подумала она, входя в гостиную.
Саша редко что-то привозил из своих странствий. «Мне не нужно много вещей. Мне нужны пространство и свет», – говорил он. Медная статуэтка Будды, подаренная ему в Непале их общим буддийским Учителем, стояла, как всегда, на высоком алтаре из темного дерева. Деревянная шкатулка для трубки и табака, на которой были искусно вырезаны разные растения… ее он привез из Перу, когда ездил туда вместе с Ариэлем. На диване лежал его любимый терракотовый свитер из альпаки («замерз в Куско, купил где-то в горах у бабушки»). Кажется, было еще что-то… Да. Саша однажды привез из Японии чайный сервиз, который берег настолько, что не доставал даже для гостей. Это было совсем на него не похоже. Лиля тогда спросила: «Зачем тебе этот сервиз? С каких это пор ты стал фанатом чайных церемоний?». Саша тогда отшутился, и больше вопросов она не задавала. Решила, что сервиз предназначен кому-то в подарок, и по какой-то причине брат не хочет об этом рассказывать. Ну и ладно.
Дело шло к закату, и, как всегда в это время, в окна лился яркий солнечный свет. Лиля подошла к окну, чтобы задернуть штору, и чуть не сбила фотографию в деревянной рамке. На фоне размытых вечерних огней, напоминающих звезды, стояли трое. С тех пор прошло семь лет, но она помнила тот вечер так ясно, будто это было вчера.
«Мне здесь 16 лет, и я так похожа на маму», – подумала Лиля, рассматривая хохочущую девчонку с длинными светлыми волосами. Слева от нее улыбался «до ушей» Саша, его глаза иронично сверкали из-под очков, а непокорная кудрявая шевелюра выбивалась из кадра. «Вот так он всегда выбивался и из кадра жизни», – подумала Лиля. Справа от нее стоял блондин с точеными чертами лица, он тоже улыбался – но как-то спокойно, сдержано. «Не зря Ариэля в школе прозвали Воландом», – всматриваясь в его лицо, вспомнила Лиля. У него были разноцветные глаза. Один – серый, как предгрозовое небо – смотрел в кадр, а взгляд другого, изумрудно-зеленого, был задумчив и, казалось, направлен внутрь. Впрочем, «Воландом» его прозвали не только из-за цвета глаз, но по другой, более весомой и менее уловимой причине. Ариэль выделялся среди всех какой-то спокойной силой и неизменной, естественной элегантностью. Стоило ему появиться в любой компании, как спины выпрямлялись, голоса становились тише, а слова – точнее.
Интересно, где он сейчас? Саша не раз говорил ей, что у него нет друга ближе Ариэля. Хотя и виделись они не так уж часто, особенно в последние годы.
Лиля поднялась на второй этаж, вошла в Сашину комнату. На письменном столе лежал лист A4, на котором четким, почти каллиграфическим Сашиным почерком было написано:
Если по морю, да на корабле,
Если море то – жизнь, а корабль – дела твои,
То ты – Капитан!
И если ты приказал поднять паруса,
То ты заведомо знаешь,
Что никогда больше не вернешься на этот берег,
Даже если берег этот – любимый.
Лиля смотрела на лист с недоумением. Она понимала каждое слово в отдельности, но не понимала смысла.
Она взяла с дивана Сашин свитер, поднесла его к лицу и глубоко вдохнула. Этот аромат был посланием, не требующим никаких объяснений. В последний раз она так плакала, получив известие о Сашиной гибели. Потом, за все эти месяцы, не проронила и слезы. Ее мир словно заволокло серым туманом, он поглотил и ее повседневную жизнь, и те яркие, удивительные сны, что снились ей с самого детства. Все стало беспросветно-однообразным, и Лиля перестала отличать сон от яви.
Этот серый туман никогда не был таким плотным, хотя, казалось, присутствовал в ее жизни всегда. Он проявлялся внезапно, безо всякой внешней причины. В такие дни она ни на чем не могла сосредоточиться, голова шла кругом, мысли становились хаотичными и неуправляемыми. Самые обычные ощущения вызывали у нее раздражение – и незначительный шум на улице, и царапина на стене, и прикосновение ткани к телу. В такие дни она, казалось, ненавидела весь мир, но еще больше – саму себя.
Так продолжалось до тех пор, пока однажды в ее жизни не появилось противоядие. Когда ей было 12 лет, Саша привел ее на буддийскую лекцию. Этот день она потом называла «мой настоящий день рождения». Лама говорил то, что она, казалось, знала всегда, но не могла сформулировать. Когда она, вместе с другими новичками, подошла к нему принимать обет Прибежища 1 и он прикоснулся к ее голове, по ее телу прокатилась такая волна энергии, что она выскочила из зала и долго бежала по зимней набережной, не в силах удержать в себе этот жар. Со следующего дня она начала медитировать, минимум по полчаса в день, и каждый год ездила с Сашей и Ариэлем на буддийские ретриты практики Пхова 2 .
1
Прибежище – формула обещания в буддизме. Его произносят те, кто намеревается практиковать Учение Будды.
2
Пхова – йогическая практика медитации, используемая последователями Ваджраяны. Главная цель практики Пхова состоит в подготовке к переносу сознания в момент смерти через родничок на макушке головы, что обеспечивает его слияние с умом мудрости Будды и перерождение в Сукхавати, Западной Чистой стране будды Амитабхи.
Но теперь даже медитации стали такими же автоматическими и однообразными, как и все остальное. Стена серого тумана отделяла ее от образов йидамов 3 , сделав их плоскими, пустыми. «Продолжу, когда появятся силы», – решила Лиля. Сначала она отложила практику, а потом и вовсе забросила. «Зато сейчас все по-настоящему, без иллюзий. Так, как действительно есть!» – все настойчивее твердил внутри нее злой голос, который она уже и не пыталась заставить замолчать.
3
Йидам – образ просветлённого существа в тибетском буддизме.
«У тебя депрессия, тебе надо к психологу!», – говорили подруги. Они так за нее переживали, что однажды она поддалась на их уговоры. Психолог была деликатной молодой женщиной и, действительно, искренне старалась помочь. Но ее приятная внешность и учтивые вопросы нагоняли на Лилю такую невыносимую тоску, что она, сославшись на головную боль, ушла с первой же консультации. Она и сама все знала про свои детские травмы. Психолог ей был не нужен. Ей был нужен брат.
«Тебе надо выпить и выговориться!», – заявил друг, явившись к ней с бутылкой хорошего коньяка. Лиля согласилась, ей было все равно. В итоге она в одиночку выпила почти всю бутылку и не почувствовала ничего. Совсем ничего. Повторив этот эксперимент еще пару раз, она полностью отказалась от алкоголя: «Все равно никакого толка». От предложения пройти курс «лучших, самых современных антидепрессантов» она тоже отмахнулась. Зачем? Она не видела в своей нынешней жизни ничего такого, к чему ей хотелось бы вернуться. После смерти Саши в ее мире как будто погасло Солнце.
Иногда – только ради того, чтобы не расстраивать друзей – она выходила с ними в свет, улыбалась окружающим, и, наблюдая за собой как бы со стороны, вспоминала анекдот про фальшивую елочную игрушку: ту, что выглядит как настоящая, но радости от нее никакой. Эти выходы полностью лишали ее сил, после них она по три дня не могла встать с постели, зато друзья на время успокаивались. Друзей Лиля любила, но сейчас хотела лишь одного: чтобы все оставили ее в покое и она, наконец, смогла занавесить окна и падать, падать в это глухое отчаяние, не пытаясь прикрыть его мишурой «позитива».