Но когда мы вышли из кабинета, я не стала ни на кого орать. Мама спросила, почему я такая бледная, а у меня не было сил ответить. Я просто почувствовала такое приятное ощущение – расслабление всего тела, свежесть, темноту, а потом упала.

Очнулась я на руках у отца Тоби. Видимо, он уже приехал, чтобы забрать нас на машине. Он наклонил свое лицо надо мной, что мгновенно начало выводить меня из состояния овоща. Отрастил ужасные усы, но все равно они не отвлекали внимание от его дергающегося глаза, который уже не танцевал чечетку, а наворачивал модный в те времена брейкданс.

– Ну ты же знала, что так будет, не могла что ли не допустить, чтобы она не упала? – начал он орать на маму. – На лавку сесть? Посидеть просто на кушетке дольше у врача?

– Да, я дура, дура, я знаю! – и мать залилась слезами. Ее рука автоматически продолжала разбрызгивать на меня каплями воду из бутылочки. Я стала вся мокрой. Медсестра, которая еще пару минут назад делала мне процедуру, подбежала к ней и схватила руку с этой чертовой бутылкой. Наконец метушение остановилось.

Я посмотрела на Тоби, а Тоби смотрел на меня. Его лицо было белоснежным, таким же, как эти накрахмаленные больничные стены.

Разложить нашу историю с Тоби на какие-то временные промежутки я не смогу, потому что помню лишь редкие воспоминания. Будто кто-то разорвал книгу, которую ты когда-то давно-давно читала, и смешал все страницы. Я достаю от нечего делать из этого хлама рандомно одну страницу и читаю. Я помню в целом сюжет и помню, чем все закончилось. Но каждая страница – это деталь, которая мне совсем неизвестна, и мне приходится узнавать её снова. Как будто в странном сне, когда вместе с незнакомцем подбил пару внеземных сущностей на Марсе, прокатился на санках, которые почему-то связывают Нью-Йорк и Каир, занялся сексом через сгустки плазмы через пупки, и в конце всего этого осознал, что этот незнакомец – твой старый приятель.

Иногда думаю: да может, к чертовой матери всё это спалить? Просто хлам же. Да нет, жалко, да и нужно идти за зажигалкой. Но я же бросила курить и не держу теперь в доме зажигалок.

Знаю один очень простой способ узнать, насколько важным и дорогим был для вас человек. Он подойдёт тем, чье детство и молодость пришлись на времена, когда ещё нельзя было в любой момент запечатлеть любое незначительное событие жизни простым касанием пальца к экрану. Времена, когда ты должен был делать волевой выбор – потратить последние кадры на фото своего любимого котика или свадьбы случайно залетевшей в 15 лет одноклассницы. Два события выбрать нельзя, ведь в таком случае нужно было покупать новый моток пленки, а он стоил целое состояние. В бюджете семьи траты на это не предусматривались.

Итак, а как же определить степень «важности» человека или события? Оказалось, если человек действительно был дорог, и вы чаще всего общались именно с ним, то у вас с ним вот меньше всего фотографий. Потому что, будучи задорным максималистом, ты знал: наша дружба крепка, и ничто не сможет помешать тому, чтобы этот момент повторился. Ну так зачем его фиксировать, если он ещё будет? Только родители это понимали. Они отказывали себе в чём-то, чтобы купить этот треклятый моток пленки, а потом в какой-то случайный вторник ставить вас рядом с каким-то деревом. Они уходили подальше и кричали: «А теперь улыбка!». Поэтому наши фото с друзьями такие нелепые, на них мы со скошенными лицами, не желающие и секунды простоять как истуканы, а желающие скорее бежать, общаться, кусаться, кричать, обижаться, впервые целоваться, ошибаться, жить.

У меня с Тоби, по сути, только одно нормальное фото – то, когда мы познакомились на утреннике в детском саду. Но все время, пока мы взрослели, он всегда присутствовал на важных для меня событиях. И на неважных, впрочем, тоже. Хотя, знаете ли… существуют ли неважные события, когда тебе 17 лет?

– Ты идиот, что ли? Он мне не нравится! С чего ты взял это вообще? – Но губы дергаются и выдают моё волнение. Мне неудобно, потому что пришлось выгнуться, как пантера, разрисовывая остатком белого мыльца спинку джинсовки.

– Ну я же видел, как ты на него осмотрела тогда…Ты явно запала на этого парня. – Тоби, балансируя в позе лотоса, держит обеими руками две части голубой куртки, чтобы они не разбегались.

– Ты бредишь, – я наконец поднимаюсь и отдаляюсь от курточки, чтобы посмотреть всю картину. – Ну классно же получилось? – с таким показным восторгом спрашиваю я.

– Классно! – Тоби с радостью открывает уже затекшие руки от ткани и хватается за спину, делая протяжное «Ухх», как старый дед. Он понимает, как я нелепо перевожу тему.

Передает мне два черных маркера, спрашивая, нужен тот, что потолще, или потоньше. Я выбираю тот, что потоньше. Сначала нужно попробовать, как его след будет смотреться на ткани. Эскиз, так сказать. Сегодняшние «модники» назвали бы созданный мной рисунок полинезийским. Но тогда он являлся рисунком «на который хватило фантазии девчонки, видевшей слишком много для своего возраста картинок с кассет американских металл-групп».

Я собиралась в другой город на концерт какой-то местной группы. И там будет «он», тот самый паренёк, которого я желала поразить в самое сердце своей стильной рисованной курткой. Тоби спрашивал именно о нём. Первую влюблённость так тяжело не заметить со стороны. Она придаёт девушке непроизвольную смелость. Конечно, мой лучший друг всё сразу понял. Теперь он надумал ехать вместе со мной. Сказал, что поможет мне. Посмотрит, как этот парень будет на меня реагировать, и в случае чего даст совет. Ну ладно.