— Разворачивайся! — резюмировал старший полицейский и протянул Джибрилю его документы.

— Тогда можно я овец оставлю? Я должен их Давиду. Он их потом заберет.

Давид Бахчиян был председателем комитета пайщиков кибуца и занимался распределением парного мяса среди желающих. Овцы среди кибуцников ценились особо, как живые консервы. Их держали во дворах, с ними приходили играть дети, а к празднику Джибриль являлся и за отдельную плату резал и свежевал скотинку.

— Проваливай со своими овцами, баран ты сам.

— Я мигом: туда и обратно…

Магавники переглянулись, и старший махнул Джибрилю со словами: «Ставь машину, дальше пешком». Тот подхватился и сдал назад так, что овцы со стуком опрокинулись в кузове друг на друга.

На юге дрожала и зыбилась столбами взрывов Газа. Садилось солнце. Со времен строительства водоразборного пруда Джибриль сохранил при себе ключ от замка насосной будки, в которой был смонтирован насос, перегонявший в засушливые времена воду на поля и в теплицы. Железный ставень, скрывавший доступ к узлу колонки напорной трубы, обнажал створку, которая была началом туннеля, проложенного под прудом два года назад. Находясь в секретном резерве, туннель был узким, и 7 октября не пригодился для нападения. Грунт вынимался в сторону Газы, к строительству Джибриль отношения не имел, а был лишь наводчиком, завербованным собственными сыновьями. Никто не знал об этом туннеле, кроме командира его сыновей. И мало кто, кроме полицейских, видел, как Джибриль вытолкал из пикапа четырех овец, а потом они не мешкая засеменили по дороге и за пригорком, исчезнув для всех из виду, резко, бегом свернули в сторону пруда. Там, на берегу, Джибриль затолкал овец за дверь насосной подстанции. Два боевых вертолета, принимавших участие в патрулировании побережья, низко, тяжко, с оглушительно стрекочущим грохотом прошли над Зикимом в тот самый момент, когда Джибриль закрывал за собой и овцами ставень, пропадая навсегда.

Ни о чем в своей жизни он так не мечтал, как о том, чтобы кто-нибудь за ним убирал. Вот как Джибриль с помощью «экономики» (чистящее средство, хлорный раствор) драил в школе полы и унитазы, так и за ним в его мечтах склонялись со щетками и швабрами в руках евреи. Джибриль был изобретательным уборщиком: щегольски пользовался пером страуса для смахивания пыли, всегда следил за наличием соли и сахара в учительской, иногда придумывал разные полезные, но нелепые приспособления, например подкладку из линолеума под кофейную машину. Не гнушался протянуть в курилке кому-нибудь пачку сигарет — он курил контрабандный «мальборо» и время от времени снабжал им Ицика — учителя английского, заядлого курильщика. В дни, когда у Джибриля было хорошее настроение, он напевал и приплясывал, особенно завидя в конце коридора кого-нибудь из учителей. 7 октября он читал новости и мечтал, как мечтали его предки, обзавестись пленными рабами-евреями, ему нравилось думать об этом. В Газу к сыновьям он отправился с гостинцами, потому что надеялся упросить их командира — Аймана Салеба — продать ему двух пленных. Айман как раз и нанимал его в наводчики — заведовать подводным туннелем под Зикимом. Сыновья звонили, рассказали, что за каждого пленного берут по тысяче долларов, — для своих.

Айман только хмыкнул: мужик с арбы — ослу легче. Тем более никуда от себя — из тюрьмы — он пленных отдавать не собирался. Но потребовал: «Джибриль, ты сначала их мухаси, потом — они твои».

Джибриль, не промедлив, закивал: «Yes, please. Хорошо, очень хорошо». Он всегда невпопад прибавлял два-три слова по-английски, когда у него было хорошее настроение.

Подземная тюрьма, основанная Айманом Салебом, командиром отряда, где служили сыновья Джибриля, была одним из множества разбросанных по Газе общежитий и напоминала ту же школу, в которой теперь навсегда закончились занятия, только закопанную на пятьдесят метров под землю. В качестве надзирателя Джибриль исполнял те же обязанности, что и в мирной жизни: оттирал и подклеивал кафель, обваливавшийся от бомбовых ударов, после подметал и мыл полы — на восточный манер, поливая водой и загоняя ее резиновым скребком в дренаж, — мыл посуду, следил за наполнением титана кипятком и, казалось, был исполнен нормальности, производя успокоительную и в то же время дикую, словно спрятанный под рубашку распоротый живот, обыденность. Он привязался к Артемке и отчасти к Асафу — к сожалению, от этого поджарого, высушенного солнцем человеком резко чем-то пахло: воняло страхом, неким запахом, который редко чувствуется человеком в обычной жизни. Асаф был родом из Реховота, работал геодезистом, с напарником они делали съемку дренажных акведуков неподалеку от Нир-Оза и были захвачены вместе с оборудованием: у самого ни царапинки, напарник убит.

Однажды Джибриль вошел в камеру к Артемке и Асафу с инструментом и сумкой, в которой были сложены четыре взрослых памперса. Инструментом служили проверенный при холощении баранов разъемный слесарный ключ и бейсбольная бита, обернутая в лоскут овечьей шкуры. Оба заложника дремали под морфином, который Джибриль замешал им в хумус полчаса назад на ужин. Два удара каждому по темени окончательно решили дело — мухаси, — а памперсы он приложил к окровавленному паху, обмотал малярной клейкой лентой, и вскоре пленные очнулись от собственного крика и вопля товарища — от боли, — но только для того, чтобы обнаружить себя примотанными к нарам ремнями безопасности, хозяйски срезанными с брошенного автомобиля, и увидеть склоняющегося над ними по очереди Джибриля, вводящего им в вену лошадиную дозу морфия.

Пленники были разбросаны по всей Газе: распределены по хамулам — большим семьям, составлявшим основу того или другого клана. Пропавшие в Газе сыновья Джибриля последовали общему примеру и отстроили своим семьям подземное общежитие при тюрьме — часть военной грибницы, предназначенной выигрывать не территории, но время, нужное как рычаг политического давления. Это было не просто «секретное метро» — это был огромный подземный город со своими предместьями и окраинами, со своей транспортной системой, сведения о которой были малодоступны самим ее пользователям. Комнаты со спортивными снарядами, склады продовольствия, наполненные сухпайками из европейской гуманитарной помощи, водяные цистерны, генераторы, баки с топливом.

Асаф — лет сорока, отец двоих детей-подростков, ездивший на пижонской белой красавице Alfa-Romeo Giulia, хозяин старенькой лохматой собачки Ричи, подобранной когда-то на заправке в Галилее и названной в честь Ричи Блэкмора, недавно начавший изменять жене с ее коллегой по телекоммуникационной компании Bezeq, — никак не мог оправиться от происшедшего с ним. Он почти не разговаривал с Артемом и большей частью лежал лицом к стене. Артем интуитивно старался не вспоминать жизнь на свободе, но вспоминал ее косвенно, например, пользуясь методом отца: засыпать с какой-нибудь геометрической задачкой в уме, чтобы утром обнаружить в голове решение. Мать он тоже вспоминал, представляя иногда, как она сейчас убивается. Вспоминал Леру, свою первую любовь, как они ездили на Кипр, в Грузию и Париж, где забирались на Триумфальную арку и грелись в конце ноября, держа по очереди пакетик с дымящимися жареными каштанами. Асаф часто плакал, Артемка тоже втихаря поскуливал, но все-таки пробовал не столько Асафа развеселить, сколько самому отвлечься — приглашал товарища играть в нарды, пробовал пересказывать ему любимую книжку детства — «Пятнадцатилетний капитан», в которой самостоятельно выдумал дополнительную главу про путешественника Самюэля Вернона, — но на Асафа мало что действовало, так что Артем заканчивал раунд бодрости и, беззвучно плача, тоже отворачивался к стене, чтобы ложкой еще глубже процарапать на ней буквы S.V. — Samuel Vernon.

Артем служил в отделе координации в штаб-квартире дивизии «Газа», и среди прочего в его обязанности входил досмотр грузов на КПП. Все началось с жужжания. Он был дежурным на своем КПП, не работавшем по субботам. Только что позавтракал дошираком, заварил кофе в стаканчике, и раздалось жужжание — дроны с камерами зависли над узлами вышек связи, потом захлопали взрывы, появились мотоциклы, пикапы. Упали навзничь ворота. Его оглушили прикладом, связали стяжкой для проводов и забросили в кузов. Очнулся он в темноте и провел в ней еще сутки. Но началось все с жужжания — это было мгновение, в которое не он, а какая-то часть его вспомнила, как они с отцом с первым их дроном приехали в Мицпе-Рамон и отсняли с воздуха первый свой ролик. Им повезло: над кратером в тот час проходили учения ВВС и звено истребителей с режущим уши ревом прошло далеко у них под ногами, а один F-16 дал свечу в зенит, так что где-то в финале с заднего фона ворвался в кадр. Вот это он вспомнил, когда в темноте связанными затекшими руками ощупывал стены и дверь каменного мешка.