— Кто? — страшным голосом спросил Веревкин.

— Малай, сукач, — ответил Хан. — Я ему жаканку в брюхо вварил.

Выход заслонила чья-то фигура. Хан выстрелил. Фигура упала. И больше никто не осмеливался подойти.

— Только бы бомбу не бросили, — уронил Веревкин шопотом.

— Где у них бомбы-то, — также шопотом ответил Хан. — Ты не высовывайся, а то пришибут…

Хан стал соображать. В пещере взять их без бомб нельзя, потому что лежали они за громадным глиняным выступом… Что же будет дальше? Неужели надеются взять измором… Но в пещере много черепах. Вода тоже есть там, в глубине… Зарядов хватит…

И в душе Хана опять закопошилась надежда.

Вдруг к выходу, со всех сторон, стали лететь комки сухой травы, сучьев, и, как огнем, ожег Веревкин криком:

— Выкурить хотят!!!

Куча росла… Вот по ней синий, бледный, побежал огонек, зашипели сырые листья, и по земле пополз толстый пласт серого, плотного, как войлок, дыма…

Веревкин закашлялся. Хан почти потерял голову, стал стрелять в кучу, но тонкие пули пронизывали кучу, даже не пошевелив ее. Враг был не видим, а с боков на костер летели все новые и новые охапки травы и листьев, и дым медленно, торжественно, неумолимо полз в пещеру и рассасывался мутным, серым, едким туманом. Веревкин жался все плотнее и плотнее к сырой земле пещеры, но дым настигал его и здесь, колол в груди тысячами иголок, щипал нос, глаза… Дым полз… Надо было дышать… Воздуха! Воздуха! Воздуха! Пещера становится все уже и уже…. Надвигаются, наклоняются, давят стены… а дым ползет попрежнему торжественно и плавно… Шумит в голове… Странный звон в ушах…

— Воздуха!!!

И неверной рукой Веревкин нащупал наган, вынул его, взвел курок и быстро выстрелил себе в лоб. Хан вздрогнул… Он тоже терял сознание. Кое-как он подобрал валяющийся около Веревкина наган, и с револьверами в обеих руках, как бык наклонив голову, ринулся к выходу. Выскочив, он засыпал пулями в обе стороны. Ошеломленные киргизы попятились. Хан побежал в кусты, но упал с пробитой спиной. Свет быстро мерк перед его глазами, но он нашел силы встать на колено, и тут же другая пуля раздробила ему голову…

А когда синим, откуда-то из-за гор, пришел вечер, горели красные в тугае костры. Лениво перла по темному небу багряная, зловещая луна. Ночь настала тихая, белесая. В такие ночи любил раньше выть волком Малай.

А удочки, что оставил на берегу Федор, нашел какой-то Киалинец и взял себе.

КРАПИВА

РАССКАЗ, ПРЕМИРОВАННЫЙ

НА ЛИТЕРАТУРНОМ КОНКУРСЕ

«МИРА ПРИКЛЮЧЕНИЙ» 1927 ГОДА

По регистрации № 361.

Девиз: «Все к лучшему»

Иллюстрации С. Лузанова

До самой середины зимы все шло по обыкновению.

Утром, когда синий полог рассвета еще не до краев поднят над просыпающимся городом, — Иван Егорыч обливался из-под крана ледяной водой и торопливо натягивал через голову вязаную блузу. Потом, завернув в газету что-нибудь съестное, спешил на завод.

Проходя по кухне, вежливо желал доброго утра хозяйке, Казимире Станиславовне. Она скромно запахивала капот, самовольно обнажающий ее грудь, похожую на поднявшееся тесто, и часто делала Ивану Егорычу замечания:

— Опять вы, пан Ян, весь пол забрызгали…

Перед работой пил чай в трактире против завода. Там охватывал знакомый гул голосов, запах только что выпеченного хлеба, постного масла и табачного дыма. Подсаживались приятели — кто с шуткой, кто с новостью. и, как жужжащий волчок, начинал вертеться беспокойный рабочий день. До часу одно и то же движение над станком. Напрягались мускулы. Ныло плечо. В час разжимались тиски над металлической глоткой заводского гудка и вырывался из нее сиплый, долгий вопль. Обед — в том же трактире. Меньше смеху, чем утром. Шум голосов глуше. Устали. Не до шуток…

К концу, чтобы поднять настроение, хозяин заводит граммофон. Где-то далеко за металлической воронкой граммофона поет хор. Иван Егорыч любит песню. Положит ложку. Задумается и вспомнит жену Дуню, тихую и робкую, с белокурыми, пушистыми волосами. За эти волосы ее в деревне «куделькою» прозвали… И сына Фильку вспомнит. Такой же тоненький и светлоглазый, как мать. И станет жаль обоих, захочется повидать.

Однажды решил — окончательно. К пасхе, — как раз год минет, как последний раз в деревне был, — ехать туда. По дороге с завода купил конверт и бумаги, чтобы в тот же вечер написать своим об этом.