Несколько месяцев назад я приняла решение взвалить на свои плечи ответственность за ее здоровье. Заслуживает она того, или нет. В конце концов, поступить иначе у меня не получилось, потому что ей больше не от кого ждать помощи. С неисправностью таких родителей либо примиряешься, либо хоронишь живыми в одной яме вместе с их демонами, отравлявшими твое существование. А я устала скорбеть по близким. Отцу, брату. Пусть мама будет в моей жизни такой несовершенной, ядовитой, чем вовсе ее лишиться.

Скорее всего, я об этом еще неоднократно пожалею… И почему Алексей Владимирович, зная о наличии у меня больной матери и дочки, продолжает оказывать мне знаки внимания? Сегодня дважды звал после работы попить вместе кофе. Разве ему нужны мои неприятности?

Мне удается высмотреть из «укрытия» крошечную, спящую причину визита Варвары в клинику, которую она бережно прижимает к груди.

Громко сказано, что она не так давно застала нас с Матвеем у них дома. Мы ничего такого не делали, хотя можно бесконечно себя этим оправдывать. Я не имела право там находиться, это факт. Сама виновата. Сама напоролась. Юля не вернулась домой из школы, не отвечала на звонки. Я всех, кого могла, обзвонила, обратилась в полицию, пришла к Матвею… От безысходности ноги сами привели к нему. Если бы дочка немного раньше позвонила с номера своей новой одноклассницы (потому что ее телефон разрядился), к которой без предупреждения ушла в гости, я бы свернула с пути и не столкнулась с Варварой.

Теперь она здесь.

Судьба та еще гадина.

Медленным оттоком посетители покидают цокольный этаж здания. Когда настает черед Варвары следовать за Алексеем Владимировичем в кабинет, мы с ней неизбежно встречаемся взглядами.

Варя

Надо же, какая встреча…

Понимаю, что нужно следовать за ветеринаром, тем не менее, ногами врастаю в кафельную плитку, уставившись на Маргариту: сидящую за регистрационной стойкой с вытаращенными и напуганными глазищами, словно на моем месте она видит дикого, обнажившего клыки в кровожадном оскале зверя, и от страха неспособную пошевелить пальцем, или моргнуть.

Смехотворное зрелище.

Я отворачиваюсь от белой, как снег, Литвиновой и захожу в кабинет. Симпатичный молодой человек, с трепетом обращающийся с моей новой знакомой, которой месяц от роду, дает рекомендации по лечению ее глазной инфекции. И вот тогда-то я понимаю, что у меня нет выбора, кроме как оставить котенка у себя.

Выйдя обратно в зону ожидания, мы с Алексеем Владимировичем не застаем на месте Маргариту, отчего врач теряется, а я — нисколько. Даже хорошо, что она предпочитает убегать от меня, как от злого волка. Такой расклад более чем устраивает.

После тщательного мытья выясняется, что малютка вовсе не темненькая, а белая и пушистая. Хлопоты о новоиспеченном четвероногом домочадце по кличке Милка занимают меня долгими летними вечерами, и спустя пару недель я не представляю, как засыпать без мурлыканья очаровательной и шебутной синеглазки, сворачивающейся калачиком рядом с моим ухом. А просыпаюсь я от того, что она сладко потягивается на моем лице. В больнице Милка становится местной звездой. Маленькие пациенты ждут с нетерпением новых видеороликов с ее участием. Особенно Алешенька. В конце июня его состояние ухудшается, и в качестве последнего желания он просит меня привезти Милку, чтобы поиграть с ней.

К счастью, до этого не доходит.

Алеша находит донора, готового безотлагательно приступить к подготовке к трансплантации.

Донора зовут Павел Апрельский.

В предпоследнюю встречу с Павлом мы отмечали Рождество в доме моего отца, а перед моим отъездом в Москву он предложил отведать арктическую кухню в одном необычном мурманском заведении. Так сразу и не вспомнить что-то конкретное из наших разговоров. Болтали обо всем понемногу, не затрагивая случившихся с нами трагедий.

Казалось бы, о чем еще говорят между собой родители, потерявшие половину себя вместе с детьми?

Нам не нужно раз за разом напоминать себе и друг другу о том, кого мы лишились, и что это сотворило с нашими жизнями. Отвлекаясь на все остальное, мы не даем друг другу забыть, что держимся на плаву. Держимся за реальность и как-то, пусть неуклюже, с ней контактируем. Жалуемся на погоду, начальство, цены, лишний вес и новые морщины; тратим полдня, слоняясь по торговому центру и убеждая себя: «Пора внести в гардероб немного яркости!», вместо черного выбирая темно-серое. Я носила черную одежду около года, но с другими мамами-сиротами не обсуждала свое физическое и эмоциональное непринятие прочих оттенков. Потому что в этом не было нужды. Мой траур находился у всех на виду. Парадокс в том, что окружающие люди, в том числе друзья, часто в упор мою боль не замечали, осознанно или безотчетно игнорируя робко проклевывающееся через ее толщу желание выплеснуть толику тянущей к земле скорби, просто с кем-нибудь обговорив как раз то, кого я лишилась, и что это сотворило с моей жизнью. Даже комплименты отвешивали: «Черный тебе к лицу!», «Вау, ты выглядишь стильно!». А запоздалый конфуз от осознания сказанного быстро переводили в другую тему, либо прощались и убегали, сверкая пятками.

Спустя месяцы и годы я научилась жить с тем, что не все в мире сводится к смерти Ксюши. Отказалась от черного, регулярно посещала психотерапевта, вернулась к обсуждению погоды и возмутительного роста цен, ходила в кафе, чтобы пропустить с одной из приятельниц по чашечке чая или кофе. Переживала из-за вещей, происходящих с моим браком, думала, как все исправить, питала надежды на то, чтобы совместно с мужем попытать пренатальную удачу вновь.

В жизни родителя после смерти ребенка по-прежнему полно разговоров обо всем и ни о чем одновременно.