О-хо-хо, а вот и граница. Впустит с первого раза или отбросит? Никогда не угадаешь. А вдруг я… Ух ты, какая россыпь ощущений! Будто в воду прыгнула и теперь скачу туда-сюда, словно камешек по поверхно…

Умпф! Все, погрузилась, серая муть, никаких картинок. Зато явно чувствую движение. Вспышка! Еще! Ничего не успела рассмотреть. Эй, кучер, я не успеваю! Давай-ка притормози! Ага, наконец-то заметил, мое перемещение стало более осмысленным, плавным. Похоже, я вплываю в какую-то сцену. Ну-ка, кто у нас тут?

* * *

Первым пришел запах. Приятный. Знакомый. Очень хорошо знакомый парфюм. Духи «Ассоль». Мама? Неужели. Вроде бы мы с ней по жизни никогда не были особо близкими душами. Да, это наш дом, только стены почему-то не бежевые, а какие-то сероватые, словно выцвели. Огромный календарь на стене… тоже блеклый, тусклый. Картинка с ярко-голубым морем и желтым песком еще похожа на себя, а вот лес рядом совсем не зеленый. Да и рамка у календаря, насколько я помню, была красная, а не тускло-серо-коричневая. Пальцами касаюсь стены — вот тут полное ощущение дома! Из всех знакомых только у нас обои с такими вот пупырышками.

Так, я что, попала сама в себя? Как плохо спроектированная ракета, вышла в космос, чуть полетала и свалилась обратно на Землю? Но почему такие странные цвета? Я слышу голоса на кухне:

— Ружена, не выдумывай. Ты прекрасно справилась с этой ролью! — отец, как всегда, убедителен. Для всех, кроме той, которую убеждает.

— Прекрати, Валя, не надо меня утешать! — в голосе мамы предательски проскальзывают истерические нотки. — Ты видел, какой букет подарили Архарцевой, и какой — мне?

— Ну, знаешь ли, талант измеряется не размерами букетов!

— Ха! А чем же, позволь поинтересоваться?

О, дело плохо. Мама уже взобралась на воображаемую сцену и теперь, пока не доиграет свой домашний спектакль, не успокоится. Набирает воздуха, сейчас будет плач Ярославны.

— Столько сил, столько времени я отдала искусству! Столько слез пролила! И для чего? Для кого я ищу лучшие воплощения классических образов? Для чего изобретаю новый грим, какого еще никто до меня не делал? Конечно, если твой режиссер — жалкая, ничтожная посредственность, неспособная даже…

Я знаю, что она готова рассуждать в таком духе часами. Были бы зрители. Бедная мамочка, иногда мне ее даже жалко. Она ведь и правда верит в то, что говорит. Страдает в выдуманном мире, не в силах найти из него выхода. Так, стоп. Если мама сидит на кухне, то кто же сейчас «я»? Тем временем я-участница решаю появиться на этой сцене и захожу на кухню.

Ой, какие непривычные цвета опять! За столом — вполне ожидаемо — сидят мама, папа и… Почему я так странно выгляжу? Неужели я такая? Глаза злые, волосы взлохмачены, какие-то бурые прыщи по всему лицу. Гадость какая! Я не помню, чтобы у меня такое было, но это, несомненно, я, а это значит…

— Привет, семейка! — говорю «я», вошедшая на кухню. — Чего не поделили? Опять маму недооценили?

— Лианочка, — оживляется мама, сразу перестав причитать и расстраиваться. — Да мы тут все о вечном. Сама знаешь…

— Знаю, — киваю «я». — Зануда, там еще омлет остался?

Злая и бледная до полной непохожести на себя Зоя вяло кивает, встает, обреченно накладывает еду и подает мне тарелку. Ее рука при этом слегка дрожит.

* * *

Все ясно. Можно уходить. Это мир Лианы, моей сестры. Вот такой она меня видит — занудой и никчемной задавакой, отталкивающей и гадкой. Но что случилось с цветами? Неужели она… Я судорожно вспоминаю все, что связано с Лианой и с цветом.

Вот она выбирает себе блузки. Всегда очень странных оттенков, но ей такое почему-то идет. Я-то думала, у нее причудливый вкус. Вот мы втроем с мамой подбираем шторы, она говорит, что хочет «вон те, спокойные, бежевые», а мы с мамой смеемся, думая, что она шутит, поскольку шторы нежно-зеленые. Вот я, классе в пятом, иду в комнату Лианы и протягиваю ей две майки — красную и синюю, чтобы она помогла мне выбрать ту, что лучше подойдет к джинсам, а она как-то странно отвечает: да бери любую, кроме синей. И мне кажется, что она просто хочет поскорее отвязаться. А на самом деле она… дальтоник! Отлично различает оттенки серого, неплохо видит желтые и синие, а вот красных и зеленых для нее не существует. Есть только невнятно-бурые. Ничего себе! И никто из нас за все двадцать пять лет, что она жила с нами, так и не узнал ее тайны! А потом она сбежала в Штаты. И теперь мы о ней уже ничего нового не узнаем.

Ладно, надо выбираться, а не выслушивать в очередной раз семейные разборки Ключевских. Торик так и не успел попробовать наш «стоп-кран» изнутри чужой души. Я ему запретила даже думать о погружениях в других людей, устроила бурную сцену… Истеричка. Хотя на самом деле просто очень испугалась за него. Боялась потерять. И для верности оттолкнула совсем. Зато теперь сама попала в чужую душу, и данных у нас нет. Придется пробовать наудачу.

Начну с приятного. Опрокину на Лианку воображаемое ведро ярко-желтой краски! Готово. Ха! Мир сразу повеселел. Моя маленькая месть за все, что она со мной делала. Стыдно-то как! Хорошо хоть, этого никто никогда не увидит. Теперь ванилин. На кухне ему самое место. Тем более в маминых духах есть ванилиновые нотки. Мысленно проводим пальцем по стеклу, и оно тут же издает воображаемый высокий свист. Ой, какой, даже уши заложило! И… ничего. Никакой реакции. Знаю, надо подождать. Программа отрабатывает «стоп-кран» не сразу. И еще неизвестно, как это сработает здесь и куда меня вытащит.