Но если для современников Цицерона и для него самого в момент произнесения был важен конкретный, достигнутый или не достигнутый речью результат, то последующие поколения воспринимали его опубликованную речь прежде всего как литературное произведение. Да и для самого Цицерона речь была не просто средством убеждения, но видом литературы. Он тщательно отделывал ее, готовя к печати. Искусству его словесного портрета, созданию образа путем внешней характеристики может позавидовать любой писатель; живописное изображение толпы, бытовые сцены в его речах имеют большее отношение к литературе, чем иное историческое повествование, даже и «оживленное» бытовыми подробностями. Разумеется, речь — это особый литературный жанр, во многом условный, но тем не менее в античной литературе этот жанр имел право на существование, равное с другими литературными жанрами. И была область, где красноречие имело особые заслуги перед литературой, — это область языка и стиля. Здесь трудно переоценить значение красноречия в целом и Цицерона в частности.

История и исследователи не всегда были справедливы к великому римскому оратору. Их оценки часто представляли собой крайности — или панегирик, или суровое осуждение его как личности и как политика. Однако для римского красноречия, для римской литературы, для латинского языка Цицерон — это эпоха, без которой невозможно представить себе их развитие.

Судьбы красноречия, как и всякого иного литературного явления, тесно связаны с социально-политической и культурной жизнью и изменяются вместе с ней: расцвет ее способствует развитию красноречия, упадок ведет к его угасанию.

Перемены в политической структуре римского общества, т. е. установление принципата, привели к изменениям в характере, содержании и форме ораторского искусства. Новая обстановка была неблагоприятной для политического красноречия, монархический режим устранил необходимое для его процветания условие — возможность влиять на ход событий. Сенат уже не разбирал дела политической важности, обсуждения его потеряли значение и действенность. Формы общения людей изменились, роль оратора в обществе была подавлена системой принципата. Форум опустел, не стало свободных дискуссий, — «неизменная тишина в сенате и беспрекословное повиновение принцепсу умиротворили и самое красноречие» (Тацит, «Диалог об ораторах», 38); и оно, взращенное на республиканской основе общественной жизни римлян, замкнулось теперь в стенах риторских школ и в залах судов. Совещательное, или политическое красноречие шло на убыль. В новом мире единовластия ему не оставалось места, роль его как средства отстаивания политических идеалов и орудия общественной жизни ослабевала и утрачивалась.

Судебное красноречие продолжало существовать и в новых условиях, сопровождаемое возрастающим развитием юриспруденции, хотя больших политических процессов уже не было. Сенат, потерявший в значительной мере самостоятельность, ограничивался рассмотрением гражданских и уголовных дел.

Зато наливалось силой и прочно входило в моду то самое показное, эпидейктическое красноречие, которое, по словам Цицерона, «годится только для забав и для парадов» («Оратор», 13, 42) [54] . Ораторское искусство стало играть все более важную роль в качестве определенного жанра художественной литературы.

Ко времени Сенеки Старшего (ок. 54 г. до н. э. — 39 г. н. э.) оно получило наименование «декламация». Вернее, термин этот, употреблявшийся и ранее, обрел теперь новый смысл, стал обозначать речь на вымышленную тему.

Первоначально слово «декламация» имело чисто вокальное значение — ясная, громкая, отчетливая речь; оратору необходимы были упражнения в декламациях для развития силы, устойчивости, гибкости голоса. Со времени Цицерона оно стало обозначать репетицию перед настоящим произнесением речи. Цицерон, рассматривая декламацию как «домашнее упражнение» («Письма к близким», IX, 16), декламировал в часы досуга перед двумя-тремя друзьями (Пансой, Гирцием, Долабеллой и др). Декламации имели таким образом практическую цель — подготовить оратора к действительному выступлению.

При Августе декламации сохраняли свой учебный характер, готовя молодых ораторов к практической деятельности. Учитель предлагал тему для декламации, объяснял задачу, указывал главные линии аргументации (Квинтилиан, VII, 1, 14), ученик составлял декламацию, развивая тему по-своему. После этого учитель вносил коррективы и ученик произносил ее перед учителем и товарищами дважды: сидя и стоя (там же, II, 2, 9).

Однако наряду с этим декламации обрели характер эпидейктический. По определенным дням в школах проводились показательные выступления учеников и самих риторов, где они демонстрировали перед приглашенными свое словесное мастерство. Так классная декламация среди соучеников постепенно превращалась в публичное выступление профессиональных риторов, состязавшихся в искусстве речи. Такие признанные риторы, как Порций Латрон, Альбуций Сил, Юний Галлион, выступая с образцами речей, учили в то же время принципам стиля и композиции. Ораторы становились декламаторами, выставляя себя в обучении как образец: это было новшеством. Именно здесь декламация получила то значение, которое сохранила до конца империи.

Декламации, как известно, были двух видов: свазории и контроверсии. Свазории относились к совещательному виду красноречия и считались более легкими упражнениями; они представляли собой увещевательную речь к историческому или мифологическому персонажу, пребывающему в какой-либо затруднительной ситуации, когда надо сделать выбор — следовать какому-либо поступку или отказаться от него. Иногда речь произносилась от лица самого персонажа. Это был как бы монолог в драматическом действии, изолированный от него и произносимый в соответствии с характером воображаемого лица, как просопопея (там же, III, 8, 51).

Контроверсии, более сложные упражнения, были более употребительны и имели характер судебных речей о запутанных спорных казусах. Это были упражнения в доводах, опровергающих или отстаивающих какое-либо положение в фиктивных гражданских или уголовных процессах; ораторы здесь изощрялись в нахождении остроумных и свежих аргументов защиты или обвинения, в способе их диспозиции, в интересной мотивировке разбираемого казуса.

Прежде для свазорий использовались преимущественно реальные исторические ситуации, а для контроверсий реальные судебные дела. Иногда темы брались из практики греческих риторических школ и, соответственно видоизменяясь, приноравливались к римской жизни. В качестве упражнений ученикам предлагались общие вопросы философского, моралистического или бытового характера, так называемые theseis [55] : «Темы старинных контроверсий извлекались или из истории, как иногда делается до сих пор, или из действительных событий недавней современности… В старину такие упражнения назывались по-гречески «синтесы», потом стали называться контроверсиями. Темы их выдумывались или заимствовались из судебной практики» (Светоний, «О риторах», 25).