Шрифт:
Лишь в некоторых контроверсиях применены действительные римские законы (I, 4; IV, 4; V, 6; X, 1 и 6 и др.) [72] .
Светоний указывает на новизну того, что в контроверсиях опускались имена действующих лиц, названия местностей, а законы, служащие основой всей аргументации, брались из воображаемого кодекса законов («О риторах», 25).
Действительно, хотя исторические темы и персонажи время от времени встречаются в контроверсиях (на римских темах построены сюжеты с Метеллом — IV, 2; с Фламинием — IX, 7; с Попиллием — VII, 2 и др.), события в них вымышлены или фальсифицированы. Похоже, что риторы в полной мере использовали предписание Цицерона: «Ораторам позволено переиначивать историю как угодно, лишь бы они могли сказать что-нибудь позатейливей» («Брут», II, 42; ср. «Об ораторе», II, 59, 241).
72
А. Борнек (указ. соч., с. 73) называет только 20 сюжетов, которые могли быть рассматриваемы в дни Сенеки. Однако Боннер (указ. соч., гл. 5–6) детально анализирует законы и, распределяя их по категориям, показывает, что мнение о фиктивном характере законов в коллекции Сенеки преувеличено. По его мнению, в ней имеется больше римских и меньше греческих и воображаемых законов, чем это предполагают более ранние исследователи (напр.: Lanfranci F. И diritto nei геtori Romani. Milan, 1938), хотя некоторые законы в дни Сенеки уже устарели, а иные были не более чем обычаем.
Условность как форма выражения мысли становится в это время средством ораторского искусства. В кратких темах контроверсий не обозначены ни характеры, ни обстоятельства, которые бы помогли решению дела, — в них лишь перечислены факты. Все обстоятельства и всевозможные психологические мотивировки защиты или обвинения риторы придумывали сами, по-своему повертывая материал, с тем чтобы заинтересовать и взволновать слушателя — это и были «расцветки»; новая, удачно найденная расцветка, как и блестящая сентенция, освежая сюжет, служила залогом их успеха. В трактовке темы могли возникнуть различные вопросы, связанные с ситуациями сюжета, с характерами действующих лиц и мотивами их действий. В зависимости от них и развивалась аргументация риторов; опираясь исключительно на вымысел, она оперировала не фактами, а художественными образами.
В контроверсиях рассматриваются соотношения между законом и долгом, конфликты между законом и чувством, между двумя законами или двумя одинаково сильными чувствами, противопоставляются буква и дух закона.
Например, в контроверсии I, 4 о солдате, потерявшем на войне руки, возникает раздвоенность между законом и долгом: «Закон гласит: кто застанет виновных в измене и убьет их, не может быть преследуем [73] . Храбрый солдат потерял на войне руки. Он застает жену с любовником и приказывает сыну убить виновных [74] . Молодой человек не решается на это, и любовник убегает. Отец обвиняет сына в пособии к прелюбодеянию и отрекается от него». Молодой человек связан долгом повиновения отцу и высшим законом — чтить мать. С другой стороны, обманутый муж имеет законное право убить неверную супругу, хотя физически не в состоянии осуществить наказание своими руками.
73
В 18 г. до н. э. Август ввел закон против разврата, по которому за нарушение супружеской верности виновные подвергались суровой каре.
74
В противном случае по статье закона, введенного в 18 г., «О сводничестве мужа», он мог быть обвинен в сводничестве как муж, извлекающий доход из подобного обстоятельства (см.: Покровский М. М. История римской литературы. М. — Л., 1942, с. 264).
Конфликт между законом и чувством возникает в контроверсии VII, 1, в которой отец по наущению второй жены осуждает на смерть сына от первого брака, и поручает другому сыну, от того же брака, бросить его в море. Охваченный жалостью к брату, юноша усаживает его в челн без снастей и пускает на волю волн [75] . Невинно осужденный подобран пиратами и становится их предводителем. Позднее пираты захватывают в плен его отца, которого он освобождает. Отец по возвращении изгоняет из дома второго сына за ослушание.
75
Отцеубийство жестоко каралось римским законом: обвиняемого в этом преступлении зашивали в мешок вместе с петухом, обезьяной и змеей и бросали в море (см.: Цицерон, «Речь в защиту Секста Росция», XI). Это наказание называлось poena cullei.
Эта контроверсия также служит хорошим примером конфликта между jus и aequitas, столь любимого риторами. По действительным римским законам сын должен повиноваться отцу. Закон здесь на стороне отца. Но высший, неписаный закон любви к невинно осужденному брату на стороне сына.
Некоторые сюжеты контроверсий совпадают с ситуациями любовных романов. Например, контроверсия I, 2 о девушке-весталке, проданной пиратами в публичный дом, напоминает эпизод из анонимного романа «История Аполлония, царя Тирского», с аналогичной продажей Тарсии, дочери Аполлония, своднику.
Весталка пытается сохранить целомудрие теми же средствами, что и Тарсия, т. е. вызывая сострадание у клиентов к своей жалкой участи. Возможно, тема этой контроверсии послужила источником для автора анонимного романа об Аполлонии Тирском [76] .
В расцветках риторов развертывается порой настоящая фабула романа. Видную роль здесь играют мотивы скитаний героев, самоубийства и мнимой смерти, нападения пиратов, продажи в рабство; отравления, похищения, интриги, адюльтер — все это, типичное и для романной литературы, создавалось вымыслом и фантазией и ритора и романиста. Сходство внешних очертаний с романом может быть дополнено также формой ведения рассказа от первого лица.
76
См.: Perry В. Е. The ancient romances. Berkley — Los Angeles, 1967, p. 314, 321.
В свое время некоторые исследователи [77] настаивали даже (разумеется, ошибочно) [78] на происхождении самого жанра романа из риторических упражнений, ссылаясь на то, что правила для рассказов «о вымышленном событии, которое, однако, могло бы произойти», изложенные в «Риторике для Геренния», 1,12–13 и трактате Цицерона «О нахождении», I, 27, можно отнести и к роману. Среди зарубежных ученых развернулась целая полемика по этому вопросу. Если, например, Борнек [79] считал контроверсии первым наброском нового литературного жанра — романтической новеллы, или романа, то Перри [80] в своем недавно вышедшем фундаментальном труде об античном романе, возражает ему, ссылаясь на различные цели контроверсии и романа. Целью контроверсий, где герои не имели имен и не были связаны ни с историей, ни с мифом, ни с локальной легендой, было вдохновить учеников и самих учителей на искусную речь. Целью же, которая вдохновляла писателей романа, было развлечь читателей картинами страстей и приключений любовной пары, чьи имена всегда названы и имеют характерные черты локального мифа или исторической легенды. Перри отрицает всякую генетическую связь между контроверсией и романом, подкрепляя свое мнение тем, что рассказ в контроверсии дан в самых общих очертаниях: самый длинный из них содержит всего 11 строк (VII, 5), обычно же тема изложена на пяти строках, а все упражнения, посвященные данной теме, занимают 10–15 страниц. Практически рассказа здесь нет. Перри справедливо считает, что теория Борнека, по которой роман ведет начало от риторических упражнений, повторяет коренную ошибку в методе, допущенную Э. Роде в его книге об античном романе [81] , который назвал роман продуктом второй софистики.
77
Грифцов, напр. (Теория романа. М., 1927, с. 27), считает контроверсию прототипом романа, который взял у риторики контроверсионную концепцию: верность и непостоянство, прилив и отлив бед, знатное происхождение и бедность, целомудрие и угрожающее ему чье-те сладострастие.
78
Полемику по этому вопросу см. в кн.: Античный роман. М., 1969, с. 18–22.
79
Bornecque Н. Указ. соч., с. 120; его мнение разделяет Е. Г. Хейт (Haight Е. Н. Essays on ancient fiction. N. Y., 1936, p. 150).
80
Perry В. E. Указ. соч., с. 332.
81
Rohde Е. Der Griechische Roman und seine Vorlaufer. Berlin, 1960, S. 339–341.
Все же, надо полагать, контроверсии сыграли свою роль в развитии нового литературно-повествовательного жанра — любовноприключенческого романа, способствуя выработке его тематики, оформлению его стилистических особенностей. Экфраса, этопея, рассуждения о любви, патетический монолог, диалог, насыщение основного действия деталями — все это совпадает с повествовательной техникой романа. И уже в стиле ранних греческих романов, например, романа о Нине (I в. н. э.), явственно проступают следы влияния риторики.