Жан постучал, потом прислушался. За дверью было тихо - ни шагов, ни голосов. Покои его спутников находились за углом, толстая стена не позволила бы подать сигнал. Монах подошел к окну и попытался выглянуть сквозь решетку, но она не давала просунуть голову наружу; точнее, туда голова бы прошла, а вот вытащить ее обратно было бы весьма затруднительно. Оказаться в плену у решетки и кричать "я тут застрял, освободите меня!" Жану не хотелось. Прямо скажем, это было не то положение, в котором позволит оказаться себе брат Ордена Блюдущих Чистоту, желающий взыскать уважения окружающих.

Из окна были видны краешек внутреннего двора, крепостная стена и угол башни. Увидеть двор целиком мешала все та же решетка. Изящно выкованные тюльпаны прижимались друг к другу округлыми боками, образуя вполне надежное препятствие. Жан на всякий случай посмотрел на крепление решетки. По четыре здоровенных стержня - каждый в палец толщиной - по бокам, два поверху, два понизу. Итого двенадцать болтов. Не вырвешь при всем желании, даже если долго и усердно бить по решетке тяжелым табуретом; даже если швырнуть стол. Выдержит.

Второй этаж замка, стоявшего на высоком фундаменте - не та высота, с которой станешь прыгать с радостью, но если зацепиться руками за подоконник, то получится почти первый... внизу, правда, брусчатка; хотя если постараться, можно приземлиться, не отбив себе ноги. Вот только решетка надежно защищает от риска, с которым сопряжена подобная попытка. Дверь не выбьешь. Здесь не хватит и силы брата Вильгельма, который в качестве упражнений жонглировал парой бревен... разве что дать краснолицему бывшему сержанту то самое бревно.

Чего-то подобного брат Жан ожидал уже давно; ожидал - и все же позволил застать себя врасплох. Брат Вильгельм уже не раз предлагал дежурить у спальни попеременно с братом Томасом, но хозяйка обиделась бы на столь явно выказанное недоверие. Огорчать госпожу баронессу монах не хотел и запретил своим спутникам даже думать о чем-то подобном. Ни один обитатель замка Бру не позволил себе ни дурного слова, ни косого взгляда, к которым члены Ордена давно уже привыкли и не обращали бы внимания, но здесь к ним относились с вежливым почтением и даже без суеверного страха. Пожалуй, даже слишком гостеприимно: брат-расследователь устал объяснять поварихам, почему не нужно подкладывать ему куски пожирнее и побольше, а служанкам - что его благословение не поможет им ни удачно выйти замуж, ни родить здорового ребенка.

– Молитесь Сотворившим, и будете услышаны, - сотню раз говорил он; бруленцы не внимали, отчего-то видя в брате Жане подходящего посредника между собой и Матерью с Воином.

Архиепископ Жерар, глава Ордена, несомненно обрадовался бы тому, что отправленный в замок Бру молодой брат пользуется любовью местных жителей и своим примером убеждает их в том, что не стоит бояться Блюдущих Чистоту, но самого брата-расследователя подобное отношение слегка смущало. К тому же оно нисколько не помогало завершить безобразнейшим образом затянувшееся расследование. Обитатели замка Бру улыбались, кланялись, целовали перстень с раухтопазом, просили благословения - но на все вопросы относительно богохульных обрядов закатывали глаза и в страхе клялись, что не слыхали, не видали, а если б слыхали и видали, так немедленно бы сообщили. Не врали - брат Жан это чувствовал, и это радовало; но пользы от той радости не было никакой.

Несмотря на все гостеприимство, непритворную симпатию и честную невинность обитателей замка Бру, с каждым днем брат-расследователь чувствовал, что зло делается ближе и сильнее. Оно не торопилось, не бежало вприпрыжку, не неслось вскачь. Зло подходило медленно, неспешно, с властной королевской уверенностью в своем праве. Поначалу еле слышное, тише мыши, скребущейся за стеной, оно теперь звучало все громче. И сегодня оно, пожалуй, впервые заговорило во весь голос. Не в том дело, что монах обнаружил, что заперт, нет. Просто стены стенали, каменные плиты - голосили, пылинки - шептали все о том же, об одном: в замке Бру случилось что-то недоброе.

Тень пала на замок, и под тенью вступило в него зло.

Отец-настоятель монастыря святого Иллариона мог бы гордиться своим учеником. Расследователь не начал паниковать, не принялся истошно колотить в дверь или выламывать оконную решетку. Он сел за пустой стол, выпрямил спину, прикрыл глаза и начал повторять про себя слова молитвы, сохраняя бдительность и достоинство. Так он мог бы бодрствовать двое, трое суток, лишь изредка прерывая молитву, чтобы глотнуть воды. В пище он не нуждался: моление заменяло и еду, и теплую одежду, и сон, позволяло сохранить ясность ума и готовность к любому действию - хоть к побегу, хоть к сложной беседе.

Когда снаружи раздались приглушенные шаги, скрипнул засов и отворилась дверь, уже успело стемнеть. Монах не зажигал свечи: он отменно видел и в полной темноте, а сейчас, укрепленный молитвой, превосходно различал окружающее и на слух, и на вид. Вкатившегося в комнату невысокого толстенького человечка он узнал еще по шагам. Господин Хенрик Келлиг, управляющий замком Бру. А вот того, что упитанный и изрядно запыхавшийся управляющий с разбегу шлепнется перед ним на колени, брат Жан не ожидал.